— Да, я помню это время, — сказала Ирья в ответ. — Как нам было страшно тогда! А вы помните, господин Мартиниус, как мы лежали больные в маленьком домике, каждый в своем углу, но… может быть, мне не следовало вспоминать о таких вещах?.. — в замешательстве остановилась она.

Священник улыбнулся девушке.

— Что ж, люди попадают в разные положения. Вам, господин Таральд, тоже приходилось повидать немало… И болезни, и стыдливость за свою немощь перед другими.

Ирья тоже заулыбалась своим воспоминаниям.

— Теперь-то мы можем смеяться. Но каково нам было тогда… Боже, как мне было плохо!

— И мне тоже. Но господин Тенгель и маленький Тарье спасли нас.

— Да. И все-таки в последние дни мы даже не могли подняться в постели, и тогда господин Тенгель вынужден был поменять мне белье самолично. Я думала, что умру от стыда.

— Я полагал, священник, вы скажите, что вас спас Бог, — не выдержал Таральд.

— Зачем же Ему надо было бы спасать меня, грешника, и погубить многих других крестьян в деревне? Чем я лучше их?

— Здравое рассуждение, — согласился Таральд. — И несколько необычное для священника.

— Нет, я должен признаться, что я молил Бога о спасении своей жизни. И точно так же я молил о спасении других душ.

— Разумеется, — согласился Таральд. — Я слышал, что вы женились?

Священник отвернулся.

— Да, — пробормотал он невнятно.

— Как хорошо, — обрадовалась Ирья. — Добрая жена будет опорой как для мужа, так и для всего прихода.

— Да, — снова кратко проговорил священник и с такой горечью, что оба они в изумлении взглянули на него.

Но господин Мартиниус словно и не заметил, что он что-то сказал в ответ. Он был занят своими мыслями, не замечая реакции окружающих, и его чистое, молодое лицо опечалилось и померкло.

Ирья и Таральд ничего не понимали. Они уже раньше видели его молоденькую жену, необычно милую и приветливую. Она хорошо справлялась с обязанностями жены священника, посещала больных, помогала нуждающимся, раздавала милостыню. И всюду она появлялась с милой улыбкой на устах.

Священник наконец очнулся от своих раздумий.

— Простите, я задумался о другом. Что ты сказала, Ирья?

— Я только сказала, что добрая жена будет опорой…

— Да-да, конечно! Нет никого лучше моей Жюли. Я поистине счастлив, что женился на ней!

И его глаза вспыхнули от радости. Ирья снова ничего не понимала. О чем же тогда так задумался священник?

День выдался пасмурным, моросил редкий дождик. Таральд смотрел на могилу Суннивы, думая о своем.

Священник сказал, взглянув в его сторону:

— Ваше глубокое чувство достойно уважения, господин Таральд.

Молодой человек рассеянно взглянул на священника и ничего не ответил.

— А ты принесла этот букет на могилу бабушки Силье? — спросил он у Ирьи.

— Да… я забыла положить его на могилу!

Она взглянула на полуувядшие колокольчики, которые были у нее в руках.

— Поставь их в воду, и они снова оживут, — сказал священник.

Ирья поставила цветы среди других, украшавших могилу Силье и Тенгеля.

— Здесь так много цветов, — сказала она. — Да, недавно ведь был День смерти короля Улава Святого, и поэтому на кладбище много цветов.

— Силье и Тенгеля все очень любили, — сказал священник, когда все трое направились к выходу.

— Да, и это неудивительно, — ответил Таральд, пропуская Ирью со священником вперед. Сердце у Ирьи замерло. Подумать только, она, неловкая, безнадежно некрасивая Ирья, идет и мирно беседует с Таральдом и священником! Если бы ее видела в этот момент мать!

— Бабушка часто бранила меня за то, что я веду себя неподобающим образом, — сказал Таральд. — И она была права. Я часто вел себя безответственно.

— Вам не следует корить себя за Кольгрима, — сказал господин Мартиниус. — Ваша любовь к жене не пропадет втуне.

— Я думал вовсе не о ребенке, — нетерпеливо возразил Таральд.

— Я знаю, что вы скорбите об умершей жене. Таральд потерял самообладание.

— Ну, конечно же, это горе! Если бы вы знали, какие угрызения совести я испытываю! Я постоянно здесь, у ее могилы, и на душе у меня темно.

— Но ничего уже нельзя вернуть назад, — робко сказала Ирья. — Я очень сочувствую вашему горю.

— Горю? — взорвался внезапно Таральд. — И вы оба ничего больше не замечаете?

Они остановились в конце березовой аллейки — как раз на том месте, где много лет назад умер служка, отравленный матерью Суннивы, Суль.

Ирья и священник удивленно смотрели на молодого вдовца, не вполне понимая, о чем он говорит. Чувствовалось, будто Таральд стремился освободиться от тяжелого груза, лежащего у него на душе.

— Она умерла по моей вине, — почти выкрикнул он. — Но я ее не любил!

Он закрыл лицо руками, не в силах выносить больше этого стыда.

Пелена дождя закрывала собой деревню, и они стояли словно на островке, ничего не видя вокруг. Выли различимы лишь церковь, кладбище и часть аллеи. Все исчезло в дождевой завесе. Не видно было ни Гростенсхольма, ни Линде-аллее, ни полей вокруг.

— Не любил ее? — переспросила Ирья, и губы ее побелели. Она по-прежнему ничего не понимала.

Таральд отнял руки от лица, оно было усталым и ожесточенным.

— Это было как наваждение, короткое и безумное. О, как я обожал ее, боготворил это нежное, милое существо. Она была для меня самой первой в волшебном мире любви. Я даже не могу выразить словами, какие чувства я к ней испытывал.

— Мы понимаем вас, — грустно сказал господин Мартиниус.

— Я был словно околдован ею. Но после того, как мы поженились…

Они молча ждали продолжения.

— В конце концов я безумно устал от нее, — вымолвил он. — Она думала только о себе и ни о ком больше. Разве нет, Ирья? Ни о чем другом она даже не говорила! Только и делала, что хныкала, какая она несчастная и одинокая в своей жизни. Но это была ложь, потому что она жила в прекрасной семье, которая заботилась о ней и делала все, чтобы ей было хорошо вместе с остальными.

— Да, это верно, — прошептала Ирья. Таральд кивнул, но мысли его были далеко. Он

провел рукой по лбу и обернулся в сторону Гростенсхольма.

— Суннива словно и не любила меня: ей нравилось видеть в моих глазах мою любовь к ней. Нет, больше не могу говорить об этом!

— Да, так бывает, — сказал священник. — Вы считаете, что ей нравилось принимать ваши ухаживания и вашу любовь, но при этом ничего не давать взамен?

— Да, это было именно так. Я только и делал, что нянчился с ней. Сначала это нравилось мне самому, а потом… Однажды я услышал, как мать говорила отцу: «В Сунниве нет ничего от ее матери Суль». «Да, — согласился отец, — она копия своего отца Хемминга. Такая же капризная. То же стремление переложить свою вину на других. Постоянно жаловаться и взывать к сочувствию. Суль была в этом смысле более благородной, хотя и могла удивить нас каким-нибудь сумасбродством, что напрочь отсутствует в Сунниве». И я полностью с ними согласен. Хотя сам я никогда не видел живую Суль.

Он наклонил голову.

— Как я устал от Суннивы! Я начал почти ненавидеть ее. И когда она умерла, получилось, что я будто ждал ее смерти! Я чувствую свою вину, и мне кажется, что родившийся ребенок — печальное подтверждение моей ненависти. Этот сын послан мне в наказание!

Священник, внимательно слушавший Таральда, прервал его рассказ.

— Мы должны пойти в церковь и помолиться, все вместе. Я очень хорошо понимаю вас, господин Таральд. Но только милость Божия способна избавить вас от угрызений совести. Идемте со мной!

Таральд последовал за ними. Ирья заколебалась, но священник сделал ей знак следовать за ними.

В пустом храме они преклонили колени и тихо помолились.

Но Ирья с трудом могла сосредоточиться на молитве. Все внутри нее ликовало: «Он не любит ее, он не любит ее, он не любит ее!» Но вслед за этим сразу пришла другая мысль: «Бедная, бедная Суннива!» И эта жалость была совершенно искренней.

8

После неожиданных признаний на кладбище Таральд будто бы облегчил душу и даже перестал избегать своего нелюбимого сына. Через несколько дней он вошел в его комнату, где сидела Ирья и напевала Кольгриму песенку. Трудно было сказать, нравилось это мальчику или нет, но он неотрывно следил за губами Ирьи и вел себя тихо.