— Вы все еще ребенок, — жестоко сказал он. — Вы настолько добры, что почти глупы! Вы всем позволяете себя использовать, а особенно этой проклятой семейке на холмах.

— Но ведь они были так добры ко мне. Приглашали меня к себе домой и…

— Они не были добры. Они купили вас и лишили возможности возражать и сломили своими подарками. И сейчас вы просто стоите и блеете что-то, не осмеливаясь сказать «нет».

Это оказалось чересчур для Анны Марии. Слово «блеять» вызвало у нее смех, а за ним последовали и слезы. Она закрыла лицо руками.

— Не могли вы бы уйти сейчас? Мне… надо отдохнуть.

— Да, конечно, — он тут же поднялся. Немного постоял в нерешительности перед скрючившимся хрупким существом на кровати, глядя, как плечи поднимаются и опускаются от рыданий, которые она пыталась подавить.

Анна-Мария почувствовала, что ее щеку неловко гладят два пальца.

А потом дверь за ним захлопнулась.

Коль Симон мгновение постоял в темном коридоре у Клары, не решаясь зайти за Пером, который, разумеется, сидел на кухне и болтал с Кларой, пока она готовила ужин для Анны-Марии.

Коль прислонился к стене и закрыл глаза. Попытался выровнять дыхание, чтобы унять дрожь в теле.

Еще никогда ему не приходилось сдерживать себя так сильно, как сейчас, когда он прикоснулся к этому маленькому, изысканному созданию там, в комнате!

Ее мягкая, исцарапанная кожа. Ее отчаянные попытки скрыть свою беспомощность, свое горе из-за того, что кто-то напал на нее. Красота, ум, приветливый голос… Ее абсолютная доверчивость по отношению к нему — вперемешку с девичьей застенчивостью.

Таких девушек — одна на тысячи.

И она абсолютно недосягаема для потомка валлонских кузнецов, которого они называют Колем!

Усталый и отчаявшийся, он открыл дверь на кухню.

— Пошли, Пер! Нам надо на шахту.

10

Анна-Мария проснулась далеко за полдень и пришла в ужас. Рождественский праздник! А она проспала и не успела сделать все то, что следовало сделать!

Все пропало! Праздника не будет!

Как обычно, во всем обвиняя себя, она попыталась сесть.

О-о-о! Спина. И рука…

Она осторожно-осторожно спустила ноги на пол. И стоило ей только начать двигаться, как оказалось, что все не так плохо, как она опасалась. Ее тело быстро привыкло к новому состоянию и расслабилось. Ей удалось одеться, не испытывая при этом сильной боли.

Но она не смогла дошить ангельское облачение из самой простой ткани — с помощью такой процеживают сок из ягод или давят варенье.

Бедные дети, они так доверяли ей, и ничего не получат…

Вся ткань и костюмы куда-то пропали.

— Клара! — позвала она в тишине дома. В комнату робко вошла маленькая Грета в сопровождении младшей сестры.

— Мама в школе, — прошептала она, потому что ей не велели будить фрекен.

— А где все костюмы?

— Они готовы. Все наши мамы помогали.

— Ох, — с облегчением вздохнула Анна-Мария. — Как мило с их стороны!

— Да, потому что фрекен должна была выспаться, это сказал мастер. Он сказал, что вы совсем переутомились. У меня готова еда, фрекен, если вы хотите.

— Да, спасибо! А потом нам надо в школу.

Она быстро поела, и девочки проводили ее в школу. Она была благодарна им за это. По правде говоря, сама она не осмелилась бы идти одна.

«Какой же трусихой можно стать», — подумала она — вновь несправедливо по отношению к себе.

Грета и ее сестренка вели себя довольно загадочно. Они взволнованно хихикали, явно что-то предвкушая. «Погодите, фрекен, сейчас увидите!».

В школьном зале осталось только три женщины. Они украшали веточками можжевельника столы у дальней стены.

— Ну, вот и барышня, — с облегчением произнесла Клара. — Как вы себя чувствуете?

— Сейчас хорошо, спасибо! И спасибо за то, что помогли с костюмами!

Клара повторила то, что сказала ее дочь:

— Мастер сказал, что мы должны дать барышне поспать столько, сколько ей необходимо.

— Да, и это было довольно долго, — застенчиво засмеялась Анна-Мария.

— Ну, и как вам здесь нравится? — спросила Клара с гордостью в голосе.

— Прекрасно! Прекрасно! Зал просто узнать нельзя! Анна-Мария обвела глазами комнату и, наконец, увидела их. Ясли.

— О-о-о! — просто-таки задохнулась она.

— Тут тоже будут свечи, попозже. Наверное, мастеру пришлось прийти сюда рано утром, чтобы все установить, ему помогали Бенгт-Эдвард и мой брат. Правда, красиво?

Все почтительно приблизились, чтобы хорошенько насладиться восторгами фрекен.

«А ведь это не скандинавская традиция, — думала Анна-Мария, стоя там и глядя на ясли. — И вообще не протестантская. Бельгийское наследство Коля».

Они соорудили целую картину, пейзаж. На возвышении — возможно, это был хорошо замаскированный ящик — стоял хлев. Ветки можжевельника и маленькие веточки брусники прекрасно имитировали деревья и кустарник. Темно-серый фон со звездами и с одной особенной звездой ей раньше видеть не приходилось. Он был такой потертый, что она догадалась — он был старый. Кто-то явно попытался подновить краску.

Всю эту пересеченную местность покрывал мох, но к хлеву вела маленькая песчаная тропинка. А сам хлев был вырезан из дерева. По тропинке шли трое мудрецов в своих золотых убранствах, там был верблюд и погонщик, который его вел. Пастухи со своими овцами и ягнятами группировались вокруг маленького озерца — кусочка зеркала, обрамленного мхом, а за Иосифом и Марией у колыбели в хлеву лежали бык и осел.

Девочки стояли, не отводя глаз от этого чуда.

— В Иттерхедене никогда не было ничего красивее, — сказала мать маленькой Анны. — Просто плакать хочется, такое счастье испытываешь, когда видишь такое.

Анна Мария кивнула.

— И у меня то же ощущение.

— И сцена готова, — сказала Клара. — Ну, мне кажется, больше мы уже ничего сделать не сможем.

— Нет, все просто превосходно, — сказала Анна-Мария. Она засмеялась. — Подумайте только! А я-то внушала себе, что все рассыпется только потому, что я проспала!

Тут уж рассмеялись все, и она заметила, с какой искренней дружеской привязанностью все относятся к ней.

— Остается только надеяться, что кто-то придет, — сказала мать Анны.

— Но не больше тридцати четырех, — предупредила Клара. — Я пересчитала места. Другим просто не хватит места, да и то дети должны будут стоять или сидеть на полу.

— Да нет, столько народа никогда не придет, — улыбнулась Анна-Мария. — Будут только дети, их родители и священник. У нас будет много пустых скамеек.

И они осторожно закрыли зал и разошлись по домам.

Когда наступили сумерки, и время праздника стало приближаться, все женщины вновь были на месте в школе. На камине стоял кофе, молоко для детских кружек было готово, все столы были уставлены прикрытыми блюдами, принесенными без конца извиняющимися женщинами. «Хлеб у меня так и не поднялся, как следует». «Да нет, все прекрасно!» «У меня не всамделишный поднос, а доска, ничего?» «Что-то крендельки у меня вышли какие-то неудачные….» Но, разумеется, все прекрасно удалось, просто у женщин вошло в привычку ругать свою выпечку. За занавесом шептались возбужденные дети, пока Анна-Мария и Клара надевали на них костюмы и жаловались, что каких-то деталей недоставало и приходилось импровизировать. Дева Мария — Грета уже сидела на месте с тряпичной куклой — Иисусом в руках. Ангелы, самые младшие девочки в классе, все время бегали пописать, а поскольку возможные зрители не должны были видеть их до начала представления, с них каждый раз приходилось снимать крылья и надевать на них накидки.

Бенгт-Эдвард с достоинством нес свою возвышенную роль, но ужасно при этом потел и все время вытирал лицо. Эгон куда-то дел свой изготовленный дома посох.

И вдруг пришли зрители! Настоящий переполох, это была семья Бенгта-Эдварда в полном составе. Одетые в свои лучшие наряды, негнущиеся от торжественности момента, они медленно вошли в зал, где их сердечно приветствовала Лина Аксельсдаттер, на которую возложили эту обязанность. Ведь Анна-Мария повредила правую руку, и пришлось бы долго объяснять, в чем дело, а времени на это ни у кого не было. Семье показали ее место, но сначала все должны были выразить восхищение рождественскими яслями Коля. Там они просто остолбенели, но тут появились новые гости.