— Ну? — сказал Хейке.

— Ты… Она ведь красива, не правда ли?

— Кто?

— Ты сказал, что она самая красивая на свете. Красивейшая женщина из всех, которых ты видел.

Хейке надолго замолчал. Слышался только стук лошадиных копыт, скрип колес, когда они наезжали на камни, да всхлипывания Винги.

Наконец он положил руку на ее плечи.

— Ты приревновала?

— Дико, необыкновенно! Я готова была убить вас обоих!

— Этого делать не стоит. Полагаю, что понимаю твой второй урок. Ревностью управлять или сдерживать ее трудно.

— Истинная правда. Но ты не ответил на мой вопрос.

— Я не слышал никакого вопроса.

— Да? Она самая красивая на свете? Ты влюбился в нее? Почувствовал с ней единство душ, какого ты никогда не испытывал?

— Ой, ой! Слишком много для одного раза! Должен ли я спросить тебя о том же самом, об этом Адонисе с железными руками?

— Забудь о нем и отвечай!

— Она очень красива. Разве ты не любуешься, глядя на прекрасных мужчин, так же как восхищаешься чудесным ландшафтом или замечательной картиной? Именно этим она была для меня. Нет, я не влюбился в нее, но… да, я почувствовал сильную духовную общность с ней. В ясновидении. Ты довольна?

— Ты еще долгое время шел, как очарованный.

— Я не был очарован. Размышлял лишь над тем, что она сказала.

— Хорошо! Я удовлетворена. И прошу отчаянно простить меня за все те глупости, что я тебе наговорила там у стены…

— В целом это было не глупо. Наоборот разумно. Ты заставила меня многое понять.

— А мой опыт научил меня быть осторожной.

— Как так?

— Не показывать своего восхищения другими. Думать, прежде чем сказать.

— Жаль, действительно жаль, если ты начнешь так поступать.

— Я вынуждена! Хуже того, я извлекла и другое из моих встреч с этими парнями.

— О чем ты говоришь?

— Мне стало противно… как это называется? Эротика?

— Ужасно красивое выражение! Ты имеешь в виду половую жизнь?

— Да, если ты предпочитаешь использовать половник вместо чайной ложки.

— Но, Винга, этого не должно случиться! Чтобы ты получила отвращение к этому. Подумай только о тех прекрасных минутах, когда мы осенью будем вместе.

Она склонила голову.

— Осенью! До этого еще целый век. А впрочем, все к лучшему. Потому что сейчас я не хочу. Эти идиоты разрушили все во мне.

У Хейке напряглись скулы. Затем он сказал:

— Хорошо, может быть сегодня ты переночуешь у меня? Я не хочу отпускать тебя одну в Элистранд до той поры, пока не выгоним Снивеля и всю его свору.

Она взглянула на него своими огромными глазами.

— Но ведь тогда мне придется уехать из поместья!

— Да нет же, я перееду в Элистранд и буду находиться там, пока твоя жизнь в опасности. Но сегодня мы туда не поедем. Хочешь побыть у меня? Осмелишься? У меня всего лишь одна комната, где я сплю.

Она попыталась осторожно улыбнуться.

— Таким образом, тебе придется делить комнату со мной? Зная, что я не нападу на тебя?

— Винга!

Она придвинулась к нему, улеглась спать, уткнув голову в его колени.

— Спасибо. С удовольствием переночую у тебя. С большим удовольствием!

Тут она зевнула и потянулась.

— Уф, Хейке, поездка в город сопровождалась огромным моральным унижением.

Он улыбнулся и ласково погладил ее пухлые щеки.

— Именно. Но об этом поговорим позднее, не так ли?

— М-м-м, — пробормотала Винга. Сказать что-либо больше у нее не хватило смелости.

А Хейке тихо вздохнул. Он уже давно начал раскаиваться, что сам установил предел в восемнадцать лет. Но если Винга сейчас почувствовала отвращение к любви, то что может произойти?

Он внес ее на руках в свой домик и положил на кровать. Затем тщательно загородил и запер окна. После этого улегся на постели рядом с нею, ведь у него была только одна кровать. Но достаточно широкая. Хейке долго лежал, опершись на локти, и в темноте рассматривал ее прекрасные черты. «Бог мой, как я люблю эту девушку, — думал он. — И я чуть было не оттолкнул ее от себя! Больше не буду знакомить ее с молодыми людьми. Они недостойны ее, не понимают ее своеобразия, ее благородства».

Конечно он знал, что страстно желает ее, тем более, что она сейчас так близко! Но он находился в таком возвышенном душевном состоянии, что ему и в голову не приходило тронуть ее. Винга же обычно ненавидела то, что он обращается с ней, как с богиней.

Но сейчас она и сама не испытывает желания. И к ней нельзя прикасаться.

Кроме того, у него есть время, он подождет.

«Но не очень долго», — думал он.

8

Судья Снивель вернулся домой после недельного пребывания в Сарпсборге.

Он не похудел, не стал стройнее по сравнению с прошлым годом, когда вынужден был признать, что его племянник проиграл судебный процесс против несносной девчонки из Элистранда! Этой маленькой дряни, одолеть которую не удалось. Но в один прекрасный день он с ней покончит. Уничтожит ее. И будет один господствовать в Гростенсхольмском уезде. Почему-то жители уезда испытывают какую-то поразительную любовь к этой противной распутнице. Они… они смотрят на нее и почти осмеливаются не слушаться его, судью Снивеля, потому что за ними стоит эта девка! Потомок Людей Льда, упаси Бог!

Но он прекрасно понимал, что не на девчонку полагаются они, а на того, кто стоит за ней. Тот ужасный урод, который где-то скрывается, и Снивель не может его найти.

Судья вылез из кареты, ему пришлось почти выталкивать себя из нее. Дверцы у кареты узки, надо их переделать.

Все вокруг было не так, как раньше.

Он был недоволен и зол после езды в карете и не стал мягче от того, что лошадей вместо конюха принял садовник.

— А где этот проклятый бездельник? — рыкнул Снивель. — Он что, места своего не знает?

— Он сбежал, ваша милость, — выдавил из себя работник, от испуга у него стучали зубы, те немногие, что еще остались во рту.

— Сбежал? Как сбежал? — прошипел Снивель и уставился своим жестким взглядом на слугу. Тот в ужасе оглянулся.

— Не знаю, милостивый господин.

Даже ребенок понял бы, что он лжет. Но Снивель счел не нужным препираться с глупым лентяем, он только фыркнул и вошел в дом.

Там его встретила одна лишь экономка. Глаза у нее покраснели.

— Где гофмейстер? Не говори только, что он тоже сбежал!

— Да, милостивый государь, — присела в книксене экономка. — Они отказались от работы, несколько человек.

Лицо Снивеля начало багроветь.

— Что, черт возьми, здесь случилось? Все сбежали? Или… — У него родилось подозрение. — Или их подкупили? Может, Элистранд?

— Нет, господин. В Гростенсхольме происходит такое… Здесь оставаться страшно.

— Страшно? Что ты, черт возьми, имеешь в виду, баба? Выкладывай!

— Люди встречаются с такими вещами, господин. Конюх был первым. Он видел, что в стойле сидел маленький человечек и смеялся над ним. А на следующий день… на следующий день на полу конюшни кишмя кишели призраки.

На секунду бедной экономке показалось, что господина Снивеля хватит удар, лицо его стало почти черным, глаза вытаращились, а жилы надулись.

— Самая большая глупость, которую я слышал за всю жизнь! Призраки! И он в это поверил?

— Не только он, господин. Гофмейстеру не стало покоя от… от существа женского пола. Он утверждал, что оно было бесцеремонным. А одна из девушек, работавших на кухне…

— Не хочу больше ничего слышать, — рявкнул судья и, широко шагая, направился в гостиную. — Распорядись, чтобы подавали обед! Сначала принеси графин вина! И перестань болтать чепуху!

Когда она уже отправилась выполнять поручение, он крикнул ей вслед:

— У меня должен быть гофмейстер. Скажи Ларсену, что он будет выполнять эту работу. У него в голове кое-что есть, а не только опилки, как у других. А может и он «убежал»?

— Нет, Ларсен пока еще на месте. Я передам ему.

Ларсен до сих пор был камердинером и правой рукой судьи, тем, кто содержал в порядке его бумаги и заботился о том, чтобы в поездках у Снивеля было все необходимое. Это был молчаливый человек, не обладавший фантазией, но отличавшийся крепким здоровьем и здравомыслием. Он был небольшого роста со светлыми волосами, не достигший еще среднего возраста. Когда он вошел, судья сказал: