«Отец стареет, — со щемящим сердцем думала она. — Я не хочу, чтобы мой милый, благородный отец, который так рассеянно выслушивал наши с Тарье детские жалобы и потом предоставлял все решать матери, не хочу, чтобы он старел…»

Сорок пять лет прошло с той ночи, когда молодая девушка Силье нашла двоих детей: двухлетнюю девочку и новорожденного мальчика, которых она окрестила Суль и Даг. В ту ночь, когда Тенгель приютил их у себя, Силье спасла от виселицы Хемминга Убийцу Фогда, этот карающий меч рода Людей Льда Хемминг… несчастье Суль, отец Суннивы и дед Колгрима…

Теперь все они мертвы, за исключением Дага и Колгрима.

Лив… плод любви Тегнеля и Силье.

Теперь они были у Сесилии: Даг, Лив и Колгрим.

Сесилия чувствовала незримое присутствие и другого ребенка Тенгеля и Силье — Аре, ставшего после смерти Тенгеля главой рода Людей Льда. Из трех сыновей Аре только с Тарье, со старшим, она ощущала глубокое родство — Тронд и Бранд имели с ней мало общего.

И вот Тронда не стало — этого меченого проклятием рода Людей Льда.

Ее сжигала скорбь. Но, возможно, для него лучше, что все произошло так быстро?

Домом Тенгеля и Силье была Липовая аллея, где жил теперь Аре со своей Метой. Но центром всеобщего притяжения оставался Гростенсхольм, который Даг унаследовал от своей матери, Шарлотты Мейден. Впрочем, так считала Сесилия. Тарье, к примеру, считал центром вселенной Линде-аллее — Липовую аллею, потому что там был его дом.

Даг и Александр прекрасно подходили друг другу. Для мужа Сесилии было так кстати поговорить с умудренным опытом, начитанным человеком.

Сама же она не могла наговориться с матерью, устав от слишком долгого общения с мужчинами. Лив была удивлена, увидев свою дочь такой счастливой. Она тепло отзывалась об Александре, которого находила очень симпатичным. Но какая трагедия с этим ранением! Сесилия, конечно, ничего не сказала о его специфических качествах. Этим она как бы показала свою лояльность к мужу.

Но больше всего времени у нее отнимал Колгрим.

То, что написала Лив, оказалось правдой: мальчишка стал кротким, как божья овечка — в истинности этого преображения Сесилия очень сомневалась — и выглядел необычайно привлекательным со своей неповторимой внешностью. «Да поможет Бог тем девушкам, которые встретятся на его пути, когда он повзрослеет», — часто думала она. Когда он родился, в его лице было что-то карикатурное, и это напугало всех; теперь же его черты стали привлекательными и отличались какой-то гипнотической силой.

Его глаза были удлиненной формы, похожие на желтоватые кошачьи «щелки», зубы заостренные. Треугольное лицо, с широкими скулами и узким подбородком. Падающие на плечи волосы Колгрима были черными и клочковатыми, движения крадущимися, расчетливыми, зловещими, как казалось Сесилии. Колгрим обожал ее. Ходил за ней по пятам с утра до вечера. Он больше не говорил о том, что им нужно побывать на празднике Троллей, возможно, поняв, что все это выдумка. Но он мог слушать часами, как она рассказывает всякие истории. Между ними было полное взаимопонимание. Колгрим чувствовал, что только Сесилия понимает его. Только она чувствовала его горячую тоску по ночи и тьме, по стране теней, где движутся странные фигуры, где зло — это добро, а добро — всего лишь недомыслие.

— Что ты такое замышляешь? — как-то спросила она его.

Но он засмеялся и убежал.

— Как поживает твой младший брат? — спросила она его в следующий раз.

— Прекрасно, — равнодушно ответил Колгрим.

— Ты любишь его?

— Да, а как же иначе? Маттиас такой милый. Смотри, как я качаюсь на этой ветке!

И Сесилия смотрела и восхищалась его ловкостью.

— Вы скоро вернетесь домой, тетя Сесилия? — спросил он незадолго до отъезда.

— Как только дядя Александр поправится.

«Но когда это будет…» — растерянно подумала она.

— Я не могла приехать раньше, потому что он был болен, — добавила она. — Но мне так хотелось увидеть тебя, Колгрим.

Мальчик наблюдал за Александром, когда тот сидел на своем стуле и беседовал с родителями Сесилии. Холодный страх охватил ее, но глаза мальчика были такими доверчивыми.

Ей вдруг захотелось, чтобы он уехал.

И все-таки день отъезда она пережила тяжело. Но слова Александра согрели ее.

— Я знаю, что Сесилия хотела бы съездить домой, — сказал он ее родителям. — И мы устроим это!

— Я бы с удовольствием взяла тебя с собой, — сказала она. — Я хочу показать тебе места моего детства, показать тебе Норвегию. Мою страну.

Александр улыбнулся.

— Когда-нибудь я увижу ее, — пообещал он. — Но пока я еще не совсем освоился с переменами в моей жизни.

Все отнеслись с пониманием к его словам — и ее родители вместе с маленьким, очаровательным, загадочным троллем Колгримом уехали.

Сесилия была единственной, кто чувствовал страх, глядя в его ясные, доверчивые глаза.

В ту осень в Габриэльсхусе произошло нечто необычное.

Александр к тому времени был парализован уже целый год.

В мире тогда тоже было неспокойно. Король Кристиан — вопреки настойчивым предупреждениям со стороны своих офицеров — решил завоевать Силезию во имя протестантского (или своего собственного) дела. И около небольшой деревушки Луттер, что на Баренберге, он встретился с армией Тилли, усиленной более чем пятью тысячами солдат Валленштайна.

Поражение было полным. Армия короля Кристиана была наголову разбита, солдаты спасались бегством. Офицеры тоже. Король остался один, напрасно пытаясь остановить своих перепуганных воинов и откровенно скорбя о павших.

Он возложил всю вину на генерала Фуша, отчасти справедливо, но генерал не мог держать ответ, потому что погиб. Та же участь постигла и обер-лейтенанта Крузе.

К тому же именно генерал Фуш более настойчиво, чем все остальные, отговаривал короля вступать в схватку с Тилли… Хотя король Кристиан IV и был зрелым стратегом, мужества в нем было больше, чем прозорливости.

Луттер на Баренберге означала конец его участию в этой великой, явно бесконечной войне. После этого он совершил ряд менее славных и менее значительных поступков.

В Луттере военный врач Тарье вдруг обнаружил, что находится недалеко от Эрфурта.

Не навестить ли ему маленькую Корнелию?

Но побежденная армия нуждалась в нем. Большинство ушли на север, в Хольстен, но многие еще оставались на поле боя, брошенные всеми, израненные, не находившие себе места от боли. Помочь им в первую очередь было его долгом.

Вот уже несколько дней Александр был молчалив и задумчив.

В конце концов Сесилия не выдержала и спросила за обедом:

— Ради Бога, Александр, скажи, в чем дело? Ты влюбился в Вильгельмсена или…

— Это просто неудачная шутка, Сесилия.

— Допустим, что это так. Но скажи, в чем дело? Я с ума схожу, видя твой отсутствующий взгляд и слыша твои рассеянные ответы. Вчера, например, я спросила тебя, что ты хочешь на завтрак, а ты ответил, что они стоят под столом!

Александр улыбнулся.

— В самом деле? Извини!

— Хорошо, но что же с тобой происходит?

— Если бы я был уверен в этом, я бы уже сказал тебе. Но это так сомнительно…

Сердце Сесилии забилось.

Вздохнув, он потянулся за вилкой. Она остановила его руку.

— Скажи, Александр!

— Нет, это ничего не значит, мой друг.

— Тогда скажи о том, что ничего не значит!

— Я знаю тебя. Никто не может быть более упрямым, чем ты, когда тебе что-то взбредет в голову, — усмехнулся он. — Я ничего не говорил тебе потому, что не хотел тебя напрасно обнадеживать.

— О, Александр, — прошептала она.

— Нет, Сесилия, нет! Ничего не произошло! Только когда ты прижимаешь ладонь к моей ступне…

— И что тогда? — воскликнула она.

— Нет, успокойся, я ничего не чувствую, абсолютно ничего. Просто мне кажется, что я что-то осознаю, когда пытаюсь сделать это движение.

Она смотрела на него, разинув рот.

— Закрой рот, Сесилия, — засмеялся он. — У тебя такой глупый вид! Это просто волевое усилие. Понимаешь? Результат же, как и прежде, нулевой.