— Что мы скажем людям? — поправил ее Калеб. — Как мы все им объясним?

— Дядя Таральд и колдовство? — задумчиво произнесла Габриэлла. — Одно с другим не вяжется.

— То же самое и с Маттиасом, — пылко произнесла Хильда. — Я думаю, что кто-то использовал их имя.

— Да, наверняка! — испуганно произнесла Эли. — О, как все это мерзко! Какая ложь!

— Нет, этого не может быть! — сказала Габриэлла, обнимая Эли. — Опять нам придется иметь дело с этим судьей! Он сам стал для нас проблемой…

— Да, — сказала Хильда, — простите, что я вмешиваюсь во все это, но…

— Ты член семьи, — сказал Андреас. — Или скоро будешь им! Так что ты хотела сказать?

Она покраснела, поняв его намек. Он делал слишком поспешные выводы.

— Я хочу только спросить: какое место во всем этом занимает оборотень?

— Да, причем здесь оборотень? — сказал Андреас.

— Бабушка Лив права, — сказала Габриэлла. — Слишком много всего сразу! Оборотень сюда не вписывается. Если считать, что дядя Таральд тот человек, это значит, что он привозил из Кристиании одну за другой всех этих женщин в карете, запряженной лошадьми, потом превращался в колдуна, делал из этих женщин покорных ему ведьм, а потом становился оборотнем и загрызал их.

— А их деньги забирал себе, — лаконично добавил Калеб. — Деньги — вот что самое главное! Родственники другой женщины тоже сказали, что у нее было с собой много риксдалеров, когда она исчезла — чтобы встретить своего суженого.

— У дяди Таральда достаточно своих денег, — сказала Габриэлла, — так что ему незачем грабить жаждущих замужества женщин!

— На эту сторону дела мы обращали слишком мало внимания, — задумчиво произнес Андреас. — Вспомните охоту на ведьм в соседней деревне. Судья сказал, что он схватил одну ведьму за день до того, как мы обнаружили трупы.

— Да, — сказал Калеб, — но я не понимаю, какое это может иметь значение в нашем деле?

В дверях показался мальчик с красным, вспотевшим лицом и мутным взором.

— Голова болит… — прошептал он.

— Иди сюда, Йонас, — сказала Габриэлла, протягивая ему руку.

И тут же ведьма из соседней деревни была забыта. Хотя Андреас затронул важную тему, не догадываясь о том, что, стоит только довести эту мысль до конца — и можно избежать множества неприятностей.

— Бедный мальчик, — сказала Йонасу Габриэлла. — Ты болен!

— Я ухожу, — сказал Андреас. — Не заехать ли в Гростенсхольм за Маттиасом? Пусть посмотрит мальчика.

— А удобно ли поднимать его среди ночи? Конечно, хорошо иметь в родне своего врача, но о нем тоже надо заботиться.

— Господин Андреас, — затаив дыхание, произнесла Хильда. — Вы ведь ничего не скажете ему о… подозрениях, касающихся его самого и его отца?

— Нет, не скажу, — ответил Андреас, глядя на ее пылающее лицо. — Я только сообщу ему, что завтра у нас назначена встреча. За ночь я постараюсь найти какой-нибудь выход.

— Спасибо! Ложитесь спать, если хотите, — сказала она хозяевам, — я могу посидеть с Йонасом и открою доктору.

Все улыбнулись.

— Хорошо, Хильда.

Андреас ушел, а Хильда укрыла Йонаса пледом и уложила его на диван. Пожелав друг другу спокойной ночи, все разошлись.

Хильда сидела, глядя на покрасневшее лицо мальчика. Йонас, маленький бандит, явившийся в Элистранд с ножом и готовый защищать себя от всех врагов… Сколько же ему было лет? Шесть? Восемь?

— Как болит голова!

— Я намочу в холодной воде полотенце. А у доктора наверняка есть средство от этого. У тебя еще что-нибудь болит?

— Нет. Но все тело ломит.

— Все ясно.

А если Маттиаса нет дома? Что если ей придется просидеть так всю ночь?

Полнолуние еще не наступило.

Откуда у нее появляются эти жуткие мысли? Ей стало по-настоящему страшно.

Наконец внизу послышался стук копыт. Она тут же побежала открывать.

Маттиас, как всегда, был одет в замшевую безрукавку поверх белой рубашки, расстегнутой на шее. Это придавало ему свежий, юный вид, который подчеркивался радостным, приветливым выражением лица и ангельски-голубых глаз. Безрукавка застегивалась на широкую пряжку.

Он был рад, что это она открывает ему.

— Ты еще не спишь, Хильда? Где мальчик?

Йонас обрадовался, увидев доктора. Последнее время Маттиас очень энергично присматривал за детьми в Элистранде. Все время, пока он осматривал мальчика и дружески болтал с ним, Хильда стояла рядом. И как ей было не испытывать расположения к Маттиасу Мейдену, который всегда находил ласковые слова для тех, с кем встречался!

— Корь, — сказал он, взглянув на нее. — Так что вам в Элистранде будет чем заняться. Переболеют все пятеро!

— Это опасно?

— Возможно. Но если правильно лечить, все будет хорошо. Я буду заходить дважды в день.

Она просияла:

— Прекрасно!

— Ты в самом деле так думаешь? — спросил он, пристально глядя на нее.

— Ты сам знаешь, — ответила она.

Маттиас отвел мальчика в детскую, и они уложили его спать. Он выпил теплой воды, в которую Маттиас добавил какой-то порошок.

— Колдовское зелье Тенгеля Доброго, — улыбнулся он. — Действует безотказно!

— И теперь оно перешло по наследству к Маттиасу Доброму!

— Ты мне льстишь, Хильда!

Он осторожно взял ее за руку и потянул к двери.

— Йонас, — тихо сказал он, — Хильда будет спать в соседней комнате, если она тебе потребуется…

Они вышли. Хильда спустилась с ним вниз.

Она сочувствовала ему, зная, что его ждет завтра. Тем не менее, то, что она сказала ему, прозвучало так буднично:

— Не хочешь чего-нибудь выпить?

— Нет, спасибо, мне нужно ехать домой и ложиться спать.

Ей не хотелось расставаться с ним, и она тоже вышла во двор. Темнота создала вокруг них интимное настроение.

— Какая темная ночь! Ты найдешь дорогу домой?

— В любом случае конь привезет меня.

Слова, слова… когда ее переполняет желание доказать ему свою преданность, стать на его сторону, когда над ним и его отцом нависла смертельная опасность.

— Маттиас, я…

Он старался поймать в темноте ее взгляд.

— Да, почему же ты не продолжаешь?

— Нет, не обращай внимания.

— Нет, я хочу все знать. Опять убежал кот? И ты не осмеливаешься попросить проводить тебя туда?

— О, нет, я думаю не про кота! Кот теперь успокоился — не так уж хорошо жить одному в избушке, где не дают молока!

— Так о чем же ты думаешь?

Она вздохнула, собираясь что-то сказать, но так и не решилась. Потом, наконец, нашла нужные слова.

— Ты мог бы… ненадолго… нет, надолго задержаться здесь? Мне надо тебе кое-что сказать?

— Хорошо, я задержусь.

— Если хочешь, войдем в дом.

— Нет, я уже взнуздал коня. Можно здесь?

— Хорошо, я сейчас…

Она побежала в дом, пробралась в кабинет Калеба, стащила лист бумаги и окунула гусиное перо в чернильницу. И принялась писать своим корявым почерком — ведь много лет прошло с тех пор, как мать обучала ее правописанию.

«Дорогой Маттиас!

Мне так много нужно сказать тебе, что путаются мысли, а времени у меня так мало. Я не могу говорить тебе об этом, потому и пишу. Трудно объяснить мои чувства к тебе, ты мне очень и очень нравишься, так что это хорошо, что ты не можешь посвататься ко мне, иначе я сказала бы «да» — и тогда все сочли бы просто безумием, что лучший в округе человек выбирает себе такое ничтожное существо. Но я ничего не могу поделать с тем, что ты мне нравишься. Ты сказал, что я могу придти к тебе, если у меня будет в этом нужда. Но я нуждаюсь не в первом встречном, мне нужен человек, который мог бы понять меня и помочь разобраться в таинственном мире любви, мне нужно чувствовать себя любимой, отдавать себя целиком. Я не хочу утверждать, что мои чувства — это и есть любовь, потому что о ней я мало что знаю, у меня есть только тоска — тоска о том, чтобы быть рядом с тобой. Прости мое бесстыдство, но так оно и есть. Что такое любовь? Это когда тебе беспредельно кто-то нравится и когда ты нуждаешься в человеке не так, как в остальных? Я не знаю.»