— Я слушаю!

Шарлотта глубоко вздохнула:

— Я родила ребенка.

Мать уставилась на нее:

— Фу, что за чепуха! К делу.

— Но это правда!

— Не глупи. Я бы увидела. Ты же все время была на виду.

— Это правда, поймите. Никто не заметил! Одежда скрывала мое тело, а я всегда была очень худа. И потом, я тщательно шнуровалась.

— Нет, Шарлотта, этого я понять не могу. Чтобы моя дочь… А потом горничная бы наверняка…

— Эта гусыня? Я все время обманывала ее, одевалась только сама.

— Шарлотта, я надеюсь, это несерьезно?

— Напротив. — Дочь явно была испугана, но решимость не оставляла ее. Но почему ей не верят! — Я родила на сеновале, завернула ребенка в эти вещи и оставила в лесу. Потом горько раскаивалась и беспрестанно плакала, но сделать ничего не могла. Я даже хотела уйти в монастырь, если помните…

Баронесса Мейден широко распахнула глаза:

— Не верю ни одному твоему слову!

Шарлотта взяла с ночного столика Библию и положила на нее руку:

— Клянусь Богом и своей душой, что каждое сказанное мной слово — истинная правда.

— Да, это правда, Ваша милость, — тихонько произнесла Силье.

Баронесса страшно побледнела и упала в обморок. Шарлотта принесла нюхательную соль, и баронесса постепенно пришла в себя.

— Не может быть! Этого не может быть! Просто скандал! А что скажет отец? — рыдала она.

— Ему совсем необязательно знать об этом. Но ваша помощь нам просто необходима.

— Кто-то видел… как ты оставила ребенка в лесу? Эта женщина? Ну да, шаль и теперь она требует денег?

— Нет, мама. Я тоже сначала так думала.

— Как могла ты, Шарлотта, оставить маленькое дитя? — голос баронессы задрожал, она все еще никак не могла понять, что случилось.

Именно этого от нее все время ждала Силье. Теперь она знала, что Ее милость не бессердечна, что есть надежда…

— Мне, верно, следовало оставить ребенка. Но что сказали бы родители?

Мать опустила глаза:

— Да, наверно, ты права. Но ведь ребенок был мертв?

— Нет.

Мать ахнула и поднесла руку ко рту. Она как-то сразу постарела.

— И ты оставила его на верную смерть? О, дочь моя!

Так она сидела долго — с рукой у рта и отчаяньем в глазах. Слышались только тихие, несчастные всхлипы. Баронесса пыталась взять себя в руки и вновь обрести душевный покой.

Наконец она пришла в себя.

— А какое отношение имеет эта женщина к нашему разговору? И в чем тебе нужна помощь? Теперь даже священник вряд ли сумеет тебе помочь.

— Но ребенок жив, мама, — мягко сказала Шарлотта. — Я сама только что об этом узнала. Силье заботилась о нем и растила его. Это мальчик.

Баронесса не могла оторвать взгляда от Силье.

Шарлотта тем временем продолжала:

— А сейчас они и сами в крайней нужде, и она пришла просить меня о помощи. Что нам делать?

Ее мать долго молчала, пытаясь вытереть слезы, но они все текли и текли…

— Но Шарлотта… а кто отец? Ты же не можешь…

— О его имени умолчим, — сухо произнесла дочь.

Мать встала:

— Его имя?

— Йеппе Марсвин.

— Но ведь он женат!

— Я этого не знала. Он обещал жениться и так пылко ухаживал за мной… А я была молода и глупа.

Баронесса зло глянула на дочь, развернулась и дала ей звонкую пощечину.

— Фу! — сказала она. Видимо, это было самое крепкое ругательство, на которое баронесса способна. — Фу! Пойду лягу. Я больше не могу. Слишком много свалилось на мою бедную голову.

Шарлотта совершила ужасное преступление против невинного младенца и должна быть наказана. Да и с точки зрения морали это совершенно возмутительно. Надо было все обдумать на трезвую голову.

И она выплыла из комнаты.

Шарлотта схватилась за голову:

— Это ужасно, — потерянно воскликнула она.

— Дайте ей немного времени, — мягко сказала Силье. — Большего мы не могли ожидать.

Слуги принесли еду, недвусмысленно давая понять, что спальня — не совсем подходящее для трапезы место. Блюда появлялись одно за другим, и Силье просто не верила своим глазам. Стол ломился от яств.

— Пожалуйста, Силье. Я не смогу съесть ни кусочка.

— При таком потрясении и я вряд ли смогла бы есть. — Силье в отчаянии посмотрела на стол: — Я тоже не могу… Если бы только мне позволили взять с собой, детям, хоть одну тарелку…

— Не волнуйтесь. Им достанется всего вдоволь. Ешьте со спокойной душой.

Силье ела в полной тишине, пытаясь соблюдать хорошие манеры. Когда она утолила первый голод, Шарлотта тихо попросила:

— Расскажи о сыне!

Силье только начала, как в комнату вошла баронесса и попросила продолжать рассказ.

Мать и дочь внимательно слушали обо всем, что случилось с Дагом за эти годы. Шарлотта утирала порой слезу, но никак не могла наслушаться. «Типичный Мейден», — часто улыбались они. Когда рассказ подошел к концу, баронесса встала и с достоинством произнесла:

— Я думала об этом деле. Все не так просто. Мы не можем взять мальчика из семьи, которую он считает родной. Твой отец никогда не позволит…

Шарлотта упала на колени:

— Мама! Вы меня поняли! Спасибо вам!

— Ладно, ладно, — мать погладила ее светлые волосы. — Я понимаю, что Шарлотта мечтает его увидеть. Мне тоже хочется на него взглянуть. Конечно, мы вознаградим вас за ваши заботы…

— Нет, — вскричала Силье. — Я не поэтому сюда пришла.

— Простите меня, — просто сказала знатная дама. — Но я так мало знаю о вас…

— Надо, чтобы Силье рассказала о себе, не только о Даге. Даг… Как приятно звать его по имени. Даг Кристиан…

Она позвонила в колокольчик и слуги унесли остатки еды.

Силье еще раз поведала о той незабываемой ночи, когда вдруг все смешалось в ее жизни. Вспомнила, как нашла двух малышей, как увидела Хемминга, привязанного к столбу. Вдруг за ее спиной возник человекозверь и попросил спасти юношу, вырвать его из рук палача. Она сначала колебалась. Тогда тот пообещал накормить их и найти кров ей и детям.

— И он сдержал свое слово, — тепло произнесла Силье. — Мы приехали в чудесную усадьбу, к самым добрым на свете людям. К Бенедикту — он расписывает церкви, — его работнику и двум старушкам — Грете и Марии. А Грета так полюбила Дага — как будто собственного сына. Мария заботилась о Суль — той малышке, что я нашла раньше. Господин Бенедикт позволил мне даже писать в церкви. И знаете, он сказал, что я истинный художник! Да я и сама чувствую, что мое призвание не в домашней работе! Тут она смутилась, но продолжала: — И все время этот человекозверь находился где-то поблизости. Я никогда не видела его, но он появлялся каждый раз, когда мне было плохо. Потом я узнала его имя. Звали его Тенгель из рода Людей Льда…

— Люди Льда? — переспросила баронесса. — Я слышала о них. Разве это не ужасное сборище ведьм и колдунов?

— Так говорят, — кивнула Силье. — И я не стану отрицать, что многие из них кое-что умеют.

— Тенгель из рода Людей Льда? — повторила знатная дама. — Я думала, что это призрак, злой дух. Кто-то, правда, это было давным-давно, вспоминал его на костре.

«Да, это достойное развлечение для высшего света», — подумала Силье.

— Тенгель Злой жил много веков тому назад. Согласно преданию он продался Дьяволу и проклял свой род. Говорят, что некоторые его потомки получают в наследство его таинственную силу и безобразный вид. Одно из преданий гласит, что проклятие будет передаваться из поколения в поколение до тех пор, пока не будет найден котел Тенгеля Злого с травами. Но никто не знает, где тот котел зарыт.

Говорят также, что скоро родится один из потомков Тенгеля Злого, и он будет знать и уметь больше, чем весь род человеческий. Да, вообще-то, много чего болтают. Хотите — верьте, хотите — нет. Но тот, о ком я говорю, человекозверь, — это совсем не тот Тенгель, всего лишь один из потомков колдуна.

Женщины молча сидели и слушали. Силье видела, что им интересно, но так и не поняла — поверили они или нет.

— Но вот как-то раз на хутор к Бенедикту приехала ужасная женщина, какая-то дальняя родственница со своими детьми. Звали ее Абелона. Она решила выгнать нас оттуда. Абелона боялась, как бы хутор не перешел к нам. Она донесла на меня фогду. Сказала, что меня следует сжечь на костре, так как меня часто видят вместе с Тенгелем из долины Людей Льда.