— Не хотите ли кусочек хлеба? — тихо шепнул Вендель, потому что все уже улеглись спать, где только могли. Офицеры, как обычно, разместились в горнице, рядовые должны были довольствоваться сенями и двором.

— Где ты это достал? — спросил Корфитц, приглушая голос, и с благодарностью взял хлеб.

— На привале мне сунула его крестьянка. Она назвала меня «сынком», у нее были слезы на глазах. Я поблагодарил ее и поцеловал в щеку.

Они потихоньку съели маленькую краюшку. Если бы это увидели другие, то возникла бы драка, каждый захотел бы получить кусок, и никто не насытился бы.

— Ты, очевидно, успел много выучить по-русски, — прошептал Корфитц Бек.

Вендель пожал плечами:

— Я запомнил только самое необходимое: «еда, спать, менять, ты — красивая девушка…»

— Ах ты лиса, — улыбнулся капитан Бек. Затем его голос стал серьезен. — Плохи дела у капрала Верья.

Вендель взглянул на пожилого человека, который лежал на полу и слабо стонал.

— Да. В нем пища не задерживается. Он почти совсем высох.

— Ты не мог бы достать ему немного воды?

— Попытаюсь.

Вендель наощупь выбрался во двор. Снега еще не было, но земля промерзла, и солдаты, тесно лежавшие друг возле друга, дрожали от холода. Над остроконечными крышами изб и церковным куполом-луковкой звезды горели так ярко, что глазам было больно. Однако резь в глазах объяснялась, вероятно, и слишком скудной пищей, и недостатком сна. Орион. Колесница Карла. Кассиопея… Те же самые созвездия, что светили над его домом далеко-далеко на западе. Он подавил тоску по красивому маленькому родному дому в Сконе.

Мать… Странно, но в его тоске отцу не было места. Они никогда не понимали друг друга, были слишком разными. Серен Грип считал сына избалованным и легкомысленным, не понимающим ценности богатства. Сын не принимал лакейской морали отца, как он это называл. Но одно у них общее, думал Вендель. Никто из них не мог есть, сидя за столом не на своем месте. По вечерам отец всегда выбирал свой любимый стул. К сожалению, он был любимым и у Венделя, и последний всегда был вынужден уступать, потому что не любил ссор. Они оба отдавали предпочтение одной и той же лошади для утренней прогулки верхом. Каждый из них имел обыкновение ездить сам по себе, но всегда в одно и то же время. В результате именно отцу доставалась любимая лошадь. «Ну вот, значит, я унаследовал многое из его характера, — думал Вендель. — Конечно, я люблю его, дело не в этом. Но только у нас с матерью есть что-то такое в крови, что позволяет нам понимать друг друга без слов. А отец всегда хочет показать власть…»

Он очнулся. Пока он рассматривал звездное небо, ему казалось, что он был дома. Но когда Вендель опустил глаза и увидел бедную русскую деревеньку, то ощутил невыносимую тоску и отчаяние. Он пошел дальше и открыл дверь на небольшой скотный двор, объяснив стражнику, кто он. Здесь также было полно шведов, здесь же укрылись и хозяева, поскольку изба была отдана на постой. Вендель знал, что каждый крестьянский двор в деревне был «уплотнен» подобным образом. Он почувствовал угрызение совести, хотя не мог, конечно, ничего сделать, что-то изменить. Собственно, он вошел сюда только для того, чтобы попытаться найти местечко для тех бедняг, которые спали на дворе. Но он быстро понял, что это невозможно. Каждый угол был занят, так что для животных почти не осталось места. Тогда он вышел и стал искать колодец. Ступая по неровной почве, он снова почувствовал, как ноет стертая ступня. У него украли сапоги и он был вынужден ходить в неуклюжих деревянных башмаках, которые были ему совсем не по размеру. Плохо, что рана опять открылась, она могла легко засориться, и ему придется трудно во время длинных дневных переходов. Когда он зачерпнул воды, то услышал печальную русскую песню в сопровождении струнного инструмента. Песня раздавалась где-то в деревне. Кто-то, кого вынудили уйти из своей избы, пытался этой ночью приободриться и согреться. «Пой не так заунывно, — попросил Вендель. — Нам и так тяжело».

Он снова вошел в избу проведать беднягу-капрала. Верья поднял голову и стал жадно пить.

— Ты — добрый мальчик, — хрипло прошептал он и повалился навзничь.

— Пустяки, — добродушно улыбнулся Вендель. — Мне просто повезло, я остался здоровым, — вот и все. Я, словно сорная трава, отец.

Затем он попытался немного вздремнуть. Ему показалось, что прошло одно мгновенье, когда Корфитц Бек потряс его за плечо.

— Это Верья, Вендель, — прошептал капитан. — Ты можешь мне с ним помочь.

Вендель смущенно подумал, что старик умирал. Но дело было в том, что выпитая им вода вызвала небольшое расстройство. Они с капитаном вместе помыли и вытерли капрала, а Вендель пожертвовал своей курткой, накрыв ею больного.

— Не много проку было от той воды, — сказал он с улыбкой.

— Да, но она была хорошей, — отрывисто рассмеялся старик. — Ты ведь посидишь возле меня, мальчик? Видишь ли, мне как будто немного страшно. Видно, в свое время я не особенно усердно молился.

— Отец, вы отлично справитесь с этим, — успокаивал его Вендель. — Может быть, вам лучше было бы остаться здесь, в деревне? Придти в себя?

— Нет, нет, не оставляйте меня здесь! Я должен быть с вами!

Вендель кивнул.

— Завтра утром я попытаюсь найти кипяченого молока. Оно помогает при этой хвори.

При этих словах старик скорчил гримасу.

— С добавлением водки, — попытался шутить Вендель.

Тут старый капрал одобрительно кивнул.

— Что бы ни говорили об этих язычниках, но в водке они понимают толк! Подержи меня за руку, мальчик!

Вендель посидел возле него, пока он не заснул. Затем он пересел в уголок на скамью, потеснив своего соседа, который было удобно улегся на этом месте. Корфитц Бек казался задумчивым.

— Скажи мне, Вендель, ты истово верующий?

— Я? Я этого не знаю. Видимо, я — как большинство людей. Боюсь Господа, но, кажется, часто о Нем забываю.

— Можно подумать, что у тебя талант от Бога, когда видишь тебя возле умирающих. Они тянутся к тебе.

Об этом Вендель долго размышлял, но не мог обнаружить в себе ничего, похожего на святость. Наоборот, он часто радовался при виде красивых русских девушек на обочине дороги и думал о них неподобающим образом. У него была также склонность отвратительно ругаться, если что-то его не устраивало. И пока они еще были на военном положении, он должен был часто подавлять взрывы непочтительного смеха над офицерами, которые вели себя слишком торжественно, впадали в пафос. Он не мог всерьез воспринимать раздутую воинскую славу, он видел только трагедию, сопровождавшую шведскую армию на ее пути. Все в нем противилось утренней молитве, где Бога просили даровать шведам победу.

Втягивать Бога в ведение войны между двумя его народами! Разве не Бог создал их всех? Разве он мог с удовольствием взирать на то, как один народ режет другой? А теперь… Пусть небо простит его, но он считал этот плен заслуженным. Если бы другая страна вторглась в его Швецию, то шведы поступили бы так же: взяли вторгнувшихся в плен и насмехались над ними по крайней мере не меньше. Вендель не мог участвовать в возбужденной болтовне офицеров, осуждавших ужасных варваров, которые так плохо обращались с храбрыми, ни в чем неповинными шведами. Он был, правда, согласен с тем, что казаки были суровы, часто более жестоки, чем кто-либо, кого он видел раньше. И все же!.. Будто Швеция имела какое-то право!

Короче говоря, Вендель был совсем не предназначен для военной карьеры. Из Людей Льда таких было очень мало. Но если его родственник Микаэл Линд стал из-за войны душевнобольным, то Вендель оказался более крепким. Ему было свойственно чувство юмора и умение пошутить даже в трудную минуту. С другой стороны, слезы легко навертывались ему на глаза, и это приносило облегчение, тяжесть не оставалась в душе. Больные и умирающие замечали его отзывчивость, искали у него утешения и, вероятно, хоть немного радости среди всего безрадостного, что их окружало.

Вендель походил больше всего, видимо, на Маттиаса, но он не был таким «ангелоподобным». Вендель был более открытым и смелым. Корфитц Бек не знал, что Вендель происходит из рода Людей Льда. Он только сознавал, что у подростка — необыкновенные способности, каких он не видел у других. Вендель очень хорошо знал о проклятии, тяготевшем над их родом. Он знал, что в каждом поколении проклятие поражало по меньшей мере одного человека. А в его поколении детей было всего четверо… Но хотя капитан Бек и утверждал, что в Венделе было что-то особенное, сам Вендель знал, что не он был отмечен проклятием. Нет, он знал, что был другой человек. Но мать и бабушка не хотели говорить об этом, а сам он до сих пор не встречал других сородичей. Или, у него было смутное воспоминание, такое смутное, что порой казалось, будто он сам это придумал, наслушавшись всех этих разговоров о проклятии. Ему было, пожалуй, пять лет от роду, когда весь род собрался в Норвегии. Он неясно помнил, что тогда встретил кого-то, кто был меньше его самого. Что он заглянул в желтые глаза, такие желтые, какие мог себе представить. Глаза, светившиеся сильнее, чем у взрослых, имевших такие же глаза. Взрослых звали Виллему, Доминик, Никлас и Ульвхедин. Это он знал, потому что об этом недавно рассказала бабушка. Но кто был ребенок, этого она, видимо, не помнила. Он был одним из трех, и все они были моложе Венделя. У Ульвхедина — один сын — Йон. Внука Виллему, сына молодого Тенгеля, зовут Дан. Альв женился и обзавелся дочерью, которой дали имя Ингрид в честь матери отца Ирмелин.