Дом госпожи Андерсен выглядел довольно неказисто, с обеих сторон он был стиснут такими же трехэтажными доходными домами, тоже грязными и покосившимися, с кучей мусора перед крыльцом.

Ингрид проехала немного дальше и нашла небольшой трактир. Она остановилась в нем и поставила лошадь в конюшню, чтобы не брать ее с собой. Ребенка она спрятала, пока договаривалась с хозяином трактира о ночлеге для себя и для лошади. Лишних денег у Ингрид не было, но она решила, что может позволить себе отвести душу и выспаться в настоящей постели после тяжелой зимы.

Корень мандрагоры снова висел у нее на шее.

Задворками она пробралась к дому госпожи Андерсен. Ей было велено входить через двор, с черного хода, откуда ее не могли увидеть из окон.

Ингрид нашла дверь и постучала условленным стуком.

Дверь осторожно приоткрыли.

— Меня зовут Ингрид, я от вашей сестры, — прошептала она.

Дверь приоткрылась пошире, и чья-то рука быстро втащила Ингрид в дом.

В сенях было темно и грязно, стояла нестерпимая вонь. Сердце у Ингрид упало. Госпожа Андерсен тут же хотела забрать у нее ребенка, но Ингрид вдруг воспротивилась. Она почувствовала, что ее кто-то легонько толкнул: может быть, ребенок во сне дернул ножкой, или, скорее всего, сердито зашевелился корень.

— Вы уверены, что дом, куда вы отдадите ребенка, хороший и богатый? — спросила она.

— Не дом, а царство небесное! — сладким голосом проворковала госпожа Андерсен. — Вашему птенчику там будет очень хорошо! Не тревожьтесь за него. Давайте сразу же и рассчитаемся. Ведь моя сестра сказала вам, сколько стоят мои услуги?

— Да, сказала.

Не выпуская ребенка из рук, Ингрид достала кошелек. Корень мандрагоры не захотел убить плод, пронеслось у нее в голове. Корень Людей Льда защищает своих! Или, все-таки, нет? Ведь Колгрим погиб, владея корнем! Но может, Колгрим сам виноват в этом? Может, за ним была слишком большая вина, чтобы корень его защищал?

А сейчас? Она ясно чувствовала, что корень шевелится…

Потом он перестал шевелиться.

Сделка состоялась. Ингрид на миг прижала ребенка к себе и прошептала:

— Да защитят тебя Люди Льда! Тенгель Добрый… Суль… и все, кто помогал нам…

Наконец она отдала мальчика. Через силу. Жалость к нему сразу же больно сдавила горло. Ему будет хорошо, ему будет хорошо! — уговаривала себя Ингрид. Это лучший выход. Теперь я свободна!

Странно, что свобода иногда ощущается как пустота.

Ингрид кивнула госпоже Андерсен и пошла к двери. Хорошо было бы повесить корень ребенку на шею, подумала она, но ведь его все равно снимут.

Грудь у нее болезненно набухла от молока, но это должно было скоро пройти. Напоследок она накормила мальчика. Он был сухой и чистый, когда она отдала его госпоже Андерсен. Как бы Ингрид ни относилась к ребенку, а она заботливо ухаживала за ним эти три дня, которые показались ей двумя месяцами. Неужели Даниэль Ингридссон был у нее всего три дня? Не может быть!

Ну вот, наконец, наступила долгожданная свобода.

Ингрид вернулась в трактир, прошла к себе в комнату и сразу легла.

Она так устала, что мгновенно заснула. Но спала неспокойно, посреди ночи ей пришлось встать и спрятать корень в дальнем углу комнаты.

По старой привычке Ингрид проснулась на заре. Было не больше трех, она всегда просыпалась в это время.

Заснуть снова она уже не могла, а потому пошла бродить по городу.

Морской воздух вернул ей силы. Но вернуть ей радость и ощущение свободы не мог даже он. Ингрид томило какое-то гнетущее чувство, и она пыталась внушить себе, что виной тому молоко, наполнявшее грудь.

Ребенку будет лучше у приемных родителей.

Побродив по пробуждающемуся городу несколько часов, Ингрид нашла его скучным. Плоский, с длинными прямыми улицами, будто начерченными по линейке. Так оно отчасти и было, этот город построил Кристиан IV: он основал много городов и каждому дал свое имя, чтобы увековечить память о себе. Городу было не больше ста лет, но дома уже выглядели старыми и ветхими. Особенно в той части, где жила госпожа Андерсен.

Госпожа Андерсен. При воспоминании о ней Ингрид содрогнулась. Это имя причиняло ей такие же страдания, как зубная боль. Наблюдать за оживленной жизнью гавани было занятно. Но грузчики неправильно истолковали ее внимание и пытались уговориться с нею о встрече вечером, суля ей кружку пива и, может быть, монетку или две. Подавив в себе негодование, Ингрид ушла из гавани, даже не прибегнув к своим злым шуткам. Ей не хотелось возбуждать подозрения у стражей закона.

По дороге в трактир она вдруг остановилась.

Кто-то плачет? Да. На площади возле церкви слышался плач, негромкий и безутешный.

Ингрид зашла в церковный двор, огороженный оградой. Там, у стены, сидела девушка ее возраста, или чуть моложе, и плакала так, что при взгляде на нее у Ингрид чуть не разорвалось сердце.

— Милая, что случилось? — спросила она, садясь рядом.

Девушка отвернулась, пытаясь сдержать рыдания.

— Послушай, мне сегодня тоже не очень-то весело. Давай попробуем утешить друг друга? Иногда человеку становится легче, когда он послушает о чужих горестях.

— Мне уже ничто не поможет, — всхлипнула девушка. — Моя душа пропала. Она осуждена на вечные муки в аду. Но это еще не самое худшее!

— Что же может быть хуже этого? — Мысль показалась Ингрид смешной. Сама она меньше всего тревожилась об адских муках.

— Я… — начала девушка. — Нет, я не могу сказать, это слишком ужасно! У меня большое горе!

И снова поток слез.

Но Ингрид успела заметить на платье девушки два мокрых пятна, которые, судя по всему, были не от слез.

— Ты недавно родила? — спросила она у девушки.

От удивления девушка перестала плакать и уставилась на Ингрид.

— Откуда ты знаешь?

Потом посмотрела на свою грудь и смутилась.

— Посмотри на меня, мы с тобой в одинаковом положении, — сказала Ингрид.

— Мы с тобой? Ничего подобного. Ведь я убила своего ребенка!

Ингрид онемела. Голова у нее пошла кругом, и она долго не могла ничего сказать.

— Я тебя не осуждаю, — сказала она наконец. — Я могла бы сделать то же самое… До того, как мой мальчик родился. Но я нашла выход и устроила все так, чтобы ему было хорошо. Расскажи мне, что ты сделала.

— Я этого не хотела, — всхлипывая, сказала девушка, уткнувшись лицом в плечо Ингрид, которая радовалась, что в такую рань улицы почти пусты и их никто не слышит.

— Я знаю, что у тебя не было злого умысла, — утешала она девушку. — Но ты была в отчаянии, правда? В этом мире любовь считается смертным грехом.

«Я не имею права так говорить», — подумала она. — Ведь я ни капельки не любила Дана, так же, как и он меня».

Однако ее слова как будто немного успокоили девушку. Девушка была маленькая, хрупкая, с легкими детскими кудряшками. На ней было бедное платье, ее миловидное личико распухло от слез.

— Как тебя зовут?

— Стина.

— А меня — Ингрид. Рассказывай, Стина!

«Вряд ли я смогу утешить ее, ей гораздо хуже, чем мне, но иногда человеку становится легче, когда он может поделиться своим горем».

— Сразу, как родила, я отнесла свою девочку одной женщине. Мне сказали, что моей дочке там будет хорошо. Я отдала этой женщине все деньги, какие у меня были.

Ингрид насторожилась.

— Сколько ты ей заплатила?

Стина назвала сумму, которая была в десять раз меньше того, что заплатила Ингрид.

— Как зовут эту женщину?

— Не знаю. Мне было велено прийти поздно вечером, и я была у нее вчера, она живет там, в развалюхах.

Ингрид глубоко вздохнула.

— Ты не слышала, там не плакал ребенок?

Стина подняла на нее глаза.

— Слышала. Кто-то хныкал в соседней комнате.

Даниэль всегда хныкал, а не кричал.

— Это был мой сын! — вскричала Ингрид. Глаза у Стины округлились от удивления. — Я там тоже была вчера, но не так поздно, как ты. И что же ты сделала? Забрала свою дочку обратно?