Вскоре у него появился в деревне приятель.

Такой же чужак, как и он, этот юноша прибыл сюда по политическим мотивам из своей родной Валахии. Вначале никто из деревенских жителей не общался с этим Димитрием — и прежде всего потому, что тот говорил на непонятном им языке. Один лишь маленький Хейке подходил к юноше, чтобы тот не чувствовал себя совсем одиноким. Вначале Димитрий фыркал, считая мальчика просто уродцем, но очень скоро они подружились.

Хейке научил Димитрия местному языку, одновременно сам учась валашскому, который был не чем иным, как румынским. Впоследствии этот язык ему очень пригодился!

Но, будучи ребенком, Хейке, конечно же, не подозревал об этом.

Он вообще был очень способным к языкам. Поразительно быстро он выучил словацкий, а до этого — шведский и немецкий. И вот к своему разговорному арсеналу он добавил румынский. Конечно, он не знал этот язык в совершенстве — просто он мог достаточно бегло болтать с Димитрием.

Дружба их продолжалась три года. Потом румын отправился в Венецию попытать там счастья. Он уехал, кроме всего прочего, из-за одной деревенской девушки, которая предпочла другого. Он тяжело воспринял это, и Хейке пришлось целую ночь утешать его, когда тот, поглощая в огромных количествах сливовицу и становясь все более и более сентиментальным, называл его «моим маленьким дьяволом» на своем родном языке.

Расставание было грустным. Хейке долго потом не хватало друга.

Ему хорошо жилось у Елены и Милана, которые сполна оценили мальчика с уродливым лицом и добрым сердцем. Они не представляли себе, как бы они жили без него.

Постепенно все взрослое население деревни стало общаться с ним. За исключением нескольких стариков, которые видели в нем врага церкви. Но их никто не слушал.

Если случалось, что какая-то овца забредет в дремучий лес, на поиски посылали Хейке. Потому что он совершенно не боялся леса и всегда приводил заблудившееся животное обратно. Чаще всего он приводил животных живыми, а если они были мертвы, он приносил их в деревню, чтобы все знали об этом.

Многих удивляли его лесные походы. Напротив, в леса в окрестностях Адельсберга он никогда не ходил. Эти места тоже были опасными, но большинство связывало его нежелание ходить туда с тем, что там был повешен его отец.

Никто ничего не знал о друге Хейке, называя его просто «Скитальцем во тьме». Он показывался теперь на глаза редко, и никто не подозревал о том, что именно он запрещает Хейке приближаться к месту успокоения Тенгеля Злого. Стоило мальчику приблизиться к Адельсбергу, как перед ним возникала высокая, молчаливая фигура и преграждала ему путь. И тогда Хейке улыбался, кивал и поворачивал обратно.

Можно было бы подумать, что это Тенгель Добрый простирает руку над своим далеким маленьким родственником. Но это было не так. Со временем выяснилось, кто это был, и это помогло разгадать загадку рода Людей Льда.

Когда Хейке исполнилось четырнадцать лет, стали происходить удивительные события. Один только он знал, что именно происходит, остальные же считали все это его выдумкой.

У Елены и Милана было так много детей, что Милану трудно было всех их прокормить. Приемный сын Хейке делал все, чтобы помочь ему, с утра до вечера обрабатывал скудную, каменистую пашню Милана.

Его участок давал самые бедные в деревне урожаи. Чего можно было ожидать от этой каменистой, бесплодной почвы?

Однажды вечером, когда все дети уже спали, Хейке сидел со своим приемным отцом за кухонным столом. На полу и на кроватях, повсюду в этом тесном, маленьком домишке, спали дети.

Елена и Милан были в подавленном настроении. Урожай был плохим, запасов на зиму у них не осталось.

— Отец и мать, — тихо сказал Хейке, — вы знаете, что я происхожу из удивительного рода…

Они кивнули. Ему не требовалось говорить об этом, это и так было видно по его лицу.

— Сёльве много рассказывал о моих предках, — продолжал Хейке. — И я унаследовал злое начало. Но я видел, что принесло это наследство Сёльве, и знаю, как одному из моих величайших предков удалось обуздать зло и превратить его в добро.

Милан положил свою руку на мускулистую, загорелую ладонь мальчика и сказал:

— Думаю, ты пойдешь по его стопам, Хейке.

— Попробую. Но это труднее, чем вы думаете. Временами во мне нарастает волна жуткой злобы. Это очень разрушительное чувство, и мне приходится напрягать всю свою волю, чтобы обуздать его. В последние годы эти приступы злобы стали слабее.

— Мы это знаем, — засмеялась Елена. — А каким непослушным ты бывал в первые годы! Все вокруг летело вверх тормашками, когда тебе не позволяли поступать по-своему. Но с этим давно покончено. Теперь ты — лучшее, что мы имеем, Хейке.

— Если не считать детей.

— Ты один из наших детей, Хейке.

— Спасибо, — растроганно пробормотал он, — но я не знаю, известно ли вам, что злому началу сопутствует еще кое-что, а именно: способность делать то, на что обычные люди не способны.

— Да, — мрачно ответил Милан, — я не раз замечал это! Но я не хочу связываться с этим. Как в тот раз, когда Елена рожала младшего сына… Если бы ты тогда не положил на нее руку, их обоих не было бы теперь в живых. Что ты тогда бормотал?

— А-а, это на моем родном языке, — уклончиво ответил Хейке, — но я никогда не использовал свои способности в злых целях.

— Это мы знаем.

— И вот теперь нужда стоит у наших дверей. Не хотите ли вы… чтобы я кое-что предпринял? То, чего я никогда раньше не делал, но что, согласно Сёльве, можно сделать?

Они знали, что он никогда не называл Сёльве отцом. И на это были свои причины. У человека, который целых пять лет мучил своего маленького ребенка, нет прав называть себя его отцом.

Подумав, Милан сказал:

— То, о чем ты думаешь… принесет ли кому-нибудь вред?

— Нет.

— Связано ли это с какой-то опасностью?

— Не думаю. Я могу сказать лишь одно: это противоречит всем общепринятым нормам. Поэтому вы не должны рассказывать об этом никому в деревне. И прежде всего — священнику!

— Мы не можем служить культу Сатаны!

Хейке покачал головой.

— Это не имеет никакого отношения к Сатане.

— Не мог бы ты рассказать нам…

— Я не имею на это права, — ответил Хейке. — Если другие узнают об этом, они захотят присвоить это себе…

И тогда Милан понял, что собирается сделать Хейке. Быстро кивнув, он сказал:

— Сделай это! Попытайся! Мы ни о чем тебя не будем спрашивать!

Елена удивленно смотрела на них, но они больше ни о чем не говорили.

В эту ночь Хейке ушел спать в хлев, потому что ему нужно было побыть одному. Милан помог ему устроить постель рядом с овечьим стойлом, потом понимающе и таинственно кивнул ему и вышел.

Хейке было тогда всего четырнадцать лет. Ему было страшно. Но он должен был помочь тем, кто так бескорыстно заботился о нем.

Когда во дворе все затихло, он сел на своем ложе и снял с себя мандрагору, которую постоянно носил на шее. Он смотрел на этот старый гротескный корень, к которому, подобно Сёльве, не смел прикасаться.

Эта мандрагора прошла через многие руки. И многих из этих людей Хейке совсем не знал. Ему было известно, что когда-то корень принадлежал Тенгелю Злому, который поплатился за это. И то, что мандрагора одолела Тенгеля Злого, свидетельствовало о ее принадлежности к силам добра.

Прошло много-много лет, и мандрагора оказалась в руках Тенгеля Доброго. Потом — в руках Суль, несшей в себе проклятие рода Людей Льда и использовавшей силу этого корня. Тарье мандрагора не принесла никакой пользы — возможно, потому, что он не придавал ей никакого значения. Но Колгрим, бедняга Колгрим, унес ее с собой в могилу. И более восьмидесяти лет она пролежала под землей, пока на ее поиски не отправились в Долину Людей Льда такие безумцы, как Ульвхедин, Ингрид и Дан.

И тогда они обнаружили жуткую вещь: мандрагора сама выбралась из могилы и пыталась ползти к людям.

Далеко ползти ей не пришлось: спустя восемьдесят лет она попала в руки таких же, как и ее предыдущий хозяин.