Девушка так страдала, так страдала из-за этого. Конечно, она давно уже догадывалась, чем занимаются ее родители, когда шепчутся, возятся и стонут по вечерам, и ей бывало от этого не по себе, так что она накрывалась с головой одеялом, чтобы ничего не слышать. Но мать терпела все это, хотя в последнее время ей трудно было сохранять прежний вид.

И в течение последнего года Гунилла чаще и чаще замечала, как ее мать разговаривает со странствующими торговцами, и однажды она чуть не стала свидетельницей сцены на чердаке, когда отца не было дома. Никто не видел Гуниллу, но она убежала в лес, бросилась на землю, зарылась лицом во влажный мох.

Бедная девочка, которой не с кем было поговорить о своих проблемах, стала в конце концов молчаливой и замкнутой, и такой нервной, что ей приходилось подчас сжимать кулаки, чтобы никто не заметил, как дрожат у нее руки.

Однажды она набралась мужества и пошла к священнику, потому что это был человек, уважаемый ее отцом. Гунилла долго сидела, скрестив руки и отвечая на вопросы священника — она говорила о том, что каждое воскресенье ходит в церковь, как и полагается, что каждый вечер молится перед сном. И наконец она задала ему свой вопрос:

— Не будет ли пастор так любезен поговорить с моим отцом?

Священник удивленно посмотрел на нее.

— Да, — продолжала она, глотнув от страха слюну. — Потому что он бьет мою мать, а я из-за этого так страдаю. Мама не делает ничего плохого, но вчера у нее совсем заплыл глаз, она все время плакала, чего с ней раньше не бывало.

Представитель духовенства не знал, что на это сказать. Карл Кнапахульт был человеком богобоязненным, каждое воскресенье жертвовавший кругленькую сумму церкви.

— Почему он это делает? Почему он бьет ее?

— Я не знаю. Он часто делает это.

— Когда же? Она не готовит ему подходящую еду?

— Вовсе нет, моя мать хорошо готовит. Нет, это бывает по вечерам…

Гунилла густо покраснела.

После неловкой паузы священник строго сказал:

— Значит, мне нужно поговорить с твоей матерью, а не с твоим отцом! Наверняка она ведет себя неподобающим образом. Может быть, она недостаточно покорна? Упрямые и несговорчивые жены вынуждают своих мужей подчас к таким жестокостям, о которых те сами и не подозревали. Попроси ее подумать об этом. Или пришли ее ко мне, я разъясню ей все.

Гунилла вдруг почувствовала себя беспредельно усталой.

— Нет, — сказала она, — я сама переговорю с матерью.

Она торопливо попрощалась и извинилась за беспокойство. Пастор милостиво кивнул.

Гунилле исполнилось восемнадцать лет. Было самое время выдать ее замуж, потому что она была такой привлекательной, что парни прятались в кустах, чтобы только увидеть ее, когда она ходила по двору. На одного из них она наткнулась, направляясь и уборную. Она пришла в такую ярость, что бросила в него камень, так что ему пришлось удирать без оглядки.

В другой раз двое притаились за углом хлева, а потом набросились на нее, когда она вошла в хлев, чтобы подоить корову. Гунилла изо всех сил швырнула в одного из них ведром. А сил у нее было немало: трудовая жизнь сделала ее жилистой, выносливой и мускулистой. Другого же она принялась колотить, не жалея сил, при этом непрерывно зовя на помощь, так что оба выскочили за дверь. Они уважали отцовский гнев Карла!

Но его в это время не было дома, и Гунилла знала об этом. Она кричала только затем, чтобы напугать их.

Им просто посчастливилось, что Карл не узнал об этом! Парни? Крестьянское отродье? Что им нужно от его дочери? Нет, он метил выше! Если уж ему не посчастливилось иметь сына, то пусть хоть будет какая-то компенсация за его разочарование в жизни.

За эти годы Карл проделал большую работу, завлекая Арва Грипа из рода Людей Льда.

Большим облегчением было для него так же и то, что этот мерзавец Эрланд Бака, этот твердый орешек, был послан в Эксье. Там он определился самым наилучшим образом: майор обратил внимание на высокого детину, зная, что король Густав III отбирает рослых солдат в свою гвардию — и Эрланда послали в Стокгольм. Там он и остался. Земельный надел пусть подождет.

Гунилла тосковала по нему. Ей не хватало товарища детских игр. Но в глубине души она понимала, что время детства ушло безвозвратно.

И когда ей бывало особенно тяжело, она думала о другом его посещении, через несколько дней после того, как он покинул дом. Когда они встретились, Эрланд попросил, чтобы она показала ему свои ноги, желая узнать, столь же они красивы, как и остальные части ее тела.

— Мои ноги! — сразу ощетинилась Гунилла. — Ты уже столько раз видел их, дурачина!

При этом она задрала юбки до самых колен. У Эрланда перехватило дыханье, лицо его покраснело, и, прежде, чем она догадалась, что у него на уме, он запустил руку ей под юбку и ощупал ее.

Гунилла издала вопль ярости и удивления, схватила влажный, липкий комок земли и принялась мазать ему лицо. Она убежала, в то время как он отплевывался и откашливался.

Эти воспоминания успокаивали ее в грустные, одинокие минуты.

Через несколько дней после неудачного посещения священника ее мать вышла из своей комнаты с синяками на лице и с холодным упрямством во взгляде. Среди дня во двор пришел какой-то подмастерье, сказав, что может заточить ножи. Отца в это время дома не было. Гунилла и раньше видела его, она знала, что произойдет.

И точно, вскоре ее мать куда-то исчезла. Парень тоже.

Гунилла заплакала. Она бесцельно бродила по кухне, не ощущая своего тела, с пустой головой. Она долго стояла у окна и смотрела на дорогу, не замечая при этом, что там стоят какие-то мужчины. Не отец… Трое знакомых ей крестьян… И еще инспектор Арв Грип.

Судя по всему, они осматривали близлежащие поля.

Мать отсутствовала долго. Гунилла уже знала, сколько обычно длятся амбарные посещения.

В горле у нее стоял клубок.

Мужчины, судя по всему, не собирались возвращаться в Кнапахульт, но она чувствовала себя скверно вовсе не поэтому.

В апатичном отчаянии она села за кухонный стол, даже не замечая этого.

На столе лежал нож. Острый кривой нож.

Гунилла взяла его, не отдавая себе в этом отчета.

Потом снова встала и подошла к окну. Не отрывая глаз от стройной, сильной фигуры Арва Грипа, в которой чувствовалась такая надежность, она всадила нож себе в руку и сделала длинный надрез.

Однако душевная боль превышала боль телесную.

Не отдавая себе отчета в своих поступках, она снова положила нож на стол. Рука ее бессильно свисала вниз, кровь лилась ручьем на пол. Красивое, красное пятно на некрашенном деревянном полу.

Вошла Эбба. И тут же закричала.

— Гунилла! Что ты наделала?

Дочь повернула к ней свое мертвое лицо. Голос ее был таким же безжизненным.

— Я порезалась, — сказала она.

— Порезалась? Порезалась? — пронзительно завопила Эбба. — Да, но надо же что-то делать, не просто стоять!

Гунилла снова посмотрела на стоящих на дороге мужчин. Эбба заметила ее взгляд и выскочила во двор.

— Карл! Карл, скорее сюда, Гунилла ранена, она разрезала себе руку, скорее сюда!

Истерический крик Эббы по поводу небольшой раны перепугал всех.

Прибежали все четверо. А в это время Эбба бессмысленно пыталась стереть с руки дочери кровь. Кровотечение было довольно сильным.

— Как тебя угораздило порезаться, Гунилла? Неужели нельзя было быть поосторожнее? Зачем ты взяла нож?

Не ожидая ответа, которого и не могло быть, она продолжала упрекать дочь, пока, наконец, не пришли мужчины.

Арв из рода Людей Льда сразу скомандовал:

— У тебя есть чистые полоски материи? Теплая вода? Зажми покрепче вот здесь, Карл, так, чтобы края раны сошлись!

Он невольно заметил, как Гунилла вздрогнула при прикосновении отца. Он заметил еще и другое: синяки на верхней части руки, как после грубой хватки…

Пока все трое беспомощно охали, Арв перевязал ей руку, и девушка успокоилась. Но он с удивлением заметил пустоту в ее глазах…