Сестры Брандт лишь надменно улыбнулись. Селестина тут же сказала:

— Хочу эти рождественские ясли, бабушка! Коль повернулся к Адриану, который выглядел весьма нерешительно.

— Барышня права, хозяин. Ясли не продаются. Мать Адриана просто отмахнулась от него.

— Не пытайтесь извлечь выгоду из прихоти маленького ребенка и взвинтить цену! Договоримся.

Но прежде, чем произошло что-то неприятное, Лисен обратила внимание на детей на кровати.

— Вы что, с ума сошли — притащить чахоточных детей? Мы этого не потерпим!

Коль с черными глазами на бледном лице с крепко сжатыми губами встал рядом с Анной-Марией.

— Если не устраивает общество, можно уйти.

Лисен крутанулась на каблуках и уселась на свое место.

— О, добрый день, как приятно видеть Вас снова, пастор, — произнесла старая фру Брандт своим сладчайшим голосом. — Вот мои дочери. И маленькая девочка Адриана. А это Анна-Мария, будущая жена моего сына…

— Нет, — задохнулась Анна-Мария и в отчаянии встретилась взглядом с Колем.

— Ах, вот как, — доброжелательно сказал священник и взглянул на Анну-Марию, которая стояла на некотором расстоянии от них и не могла подойти поближе, чтобы объясниться. А Адриан говорил с какими-то мужчинами и ничего не слышал.

— Да, они поженятся в самом ближайшем будущем. О помолвке будет объявлено через пару дней.

— Нет! — прошептала Анна-Мария Колю. — Какая низость! И сказать такое здесь! Я же не могу сейчас крикнуть, что все это — неправда! Я ничего не понимаю. Я уезжаю отсюда. Завтра же!

Коль схватил в толпе ее руку.

— Нет. Вы не можете уехать! Тогда солнце в Иттерхедене зайдет навсегда!

Анна-Мария только покачала головой в полнейшем замешательстве. Она поймала сестру Адриана:

— Керстин! Ради бога, я никогда не говорила, что я согласна…

Подруга ее тетки Биргитты холодно взглянула на нее.

— Разве? Но ведь ты приняла все подарки к обручению, правда? И Адриан говорил, что ты не сказала «нет» на его сватовство.

И отошла.

— Но, по правде говоря, я и «да» не говорила. Коль, я не понимаю! Что они имеют в виду?

— Забудьте об этом, позже разберетесь, — коротко ответил он. — Сюда идет Лина. У нее явно какие-то проблемы.

Новые гости шли сплошным потоком.

— Фрекен Анна-Мария, — взволнованно проговорила Лина. — Они из соседнего прихода! Что делать, ведь у нас же нет места!

— О, боже, — прошептала Анна-Мария Колю. — Что нам делать?

— Я все улажу.

Он взял нескольких своих рабочих, и, как по мановению волшебной палочки, вдруг появились еще места, он попросил тех, кто сидел на скамейках сесть друг к другу поплотнее, заставил своих людей уступить места пожилым женщинам, и ему и вправду удалось впихнуть в зал всех. Но даже у стен люди стояли вплотную друг к другу.

— Как много народа, — прошептал Бенгт-Эдвард Анне-Марии за занавесом. — Больше не могу, я сейчас описаюсь!

— Все будет прекрасно, — успокоила она его, но ей самой никак не удавалось сосредоточиться. Почему она не поговорила с Адрианом, он же должен был объяснить…

Она сразу же заметила, как тихо стало в зале, лишь время от времени раздавался сухой кашель из слабых детских легких. Все ждали, когда же она начнет.

Она выглянула в щелочку между одеялами. Да, все они благоговейно сидели и ждали. Она увидела Севеда и его жену, он держал на руках своего младшего и крепко прижимал его к себе. Мальчик, как зачарованный, смотрел на ясли со святым семейством и свечи рядом сними. Она увидела отца Эгона, который как раз засовывал в карман фляжку со спиртным, она видела грубые лица горняков и незнакомых женщин и мужчин — таких же бедных, как и те, что жили в Иттерхедене. Но она не могла найти Коля, а это было ей очень нужно. Он был где-то вне поля ее зрения.

«Господи, помоги мне, — тихо попросила она. — Мне и Бенгту-Эдварду, и всем остальным!»

И она вышла на сцену и дрожащим голосом поприветствовала всех собравшихся. Она не стала называть никого конкретно, потому что ей больше хотелось поприветствовать детей Густава, чем семейство Брандтов. Перевязанную руку она все время, пока говорила, держала за спиной. Потом она представила программу, рассказала, что все женщины Иттерхедена приготовили небольшое угощение, милости просим, когда развлекательная часть программы закончится и дала слово приходскому священнику.

Но она совершенно позабыла о том, как священникам нравится слушать свой собственный голос и поучать, когда собирается так много народа, если уж им предоставили такую возможность. Неужели он собирается читать целую проповедь? Дети за занавесом стали проявлять нетерпение, они ведь ждали уже довольно долго, они шуршали ангельскими крыльями, и шепот их становился все более громким. Зрители беспокойно шевелились и требовательно покашливали.

Наконец добрый пастырь закончил, и все за сценой заняли свои места.

— Я умираю, фрекен, — прошептал Бенгт-Эдвард.

— Ничего подобного! Со стороны пастора было довольно бессовестно говорить так долго, но соберись теперь, Бенгт-Эдвард! Где же твое мужество, как же ты собираешься петь на ярмарках?

Он лишь простонал в ответ.

Она оглядела всю свою небольшую группу. Все были там, где надо. Белые и застывшие от ужаса.

Анна-Мария кивнула. И одеяла рывками поползли в стороны.

Она проскользнула в зал с одной стороны. Рука Коля успокаивающе подхватила ее, и она встала с ним рядом в жуткой тесноте у стены. Она была такого маленького роста, что никому не загораживала сцену.

Это было красиво! Все тянули шеи, чтобы лучше видеть. Им удалось соорудить посреди сцены возвышение, так, чтобы маленькую Грету, простите, Деву Марию, можно было разглядеть хорошенько, а старший сын Густава был прекрасным Иосифом с фальшивой бородой, чтобы выглядеть постарше. Кукла-Иисус выглядела, как настоящий ребенок, и освещение было превосходное, немного таинственное, немного сказочное. Это была заслуга Клампена.

Но где же голос Бенгта-Эдварда?

Он был пастухом и стоял на заднем плане, отчаянно ища глазами фрекен.

Она незаметно помахала и кивнула.

Мальчик с облегчением вздохнул. Он не отваживался начать без сигнала.

Его фантастический голос заполнил весь зал. Сначала неуверенный и запинающийся, но постепенно все более звонкий — ведь и сам он становился увереннее в себе. Он то пел, то читал рождественское Евангелие, разумеется, сильно упрощенное, и трое мудрецов вышли именно тогда, когда это требовалось по тексту, — корона Эгона отскочила, и он немного понервничал, пока снова не нацепил ее. Пастухи со скрипом и в разнобой опустились на колени. А Бенгт-Эдвард держался на удивление свободно!

— Прекрасно, — прошептал Коль ей на ухо. — Посмотрите, их всех проняло!

Она только и видела в зале носовые платки. Но вдруг заверещала Селестина:

— Почему они так делают, тетя Керстин? Показались два ангела. Крылья были на месте.

— А почему я не могу быть ангелом? — спросила Селестина своим визгливым голосом. — Я хочу быть ангелом! Гораздо лучшим ангелом, чем эти глупые дети здесь.

Бенгт-Эдвард почти потерял нить в тексте.

Коль сжал руки Анны-Марии и протиснулся к Селестине. Стоя у нее за спиной, он нагнулся и что-то прошептал ей на ушко.

Девочка обернулась и уставилась на него. После чего стояла уже совершенно тихо.

Рождественское представление могло продолжаться.

— Что вы ей сказали? — спросила Анна-Мария Коля, когда он вернулся на место. Он встал туда, где и стоял, прямо за ней.

Он пробормотал:

— Я просто сказал: если ты не заткнешься, я тебя ножом зарежу, паршивая девчонка!

— Но Коль! — шокированная, прошептала Анна-Мария, но он заметил, что на самом деле она смеется.

Пьеса закончилась тем, что все воздали хвалу Господу. Эгон, конечно же, пропищал в конце на одно «алилуйя» больше, и ужасно расстроился, когда все в зале засмеялись. Но аплодисменты были бурными, многие не могли удержаться от слез.

Наконец дети спустились в зал, одетые более или менее «священно», пока Фредрик довольно фальшиво играл на пиле и исполнял душераздирающую сентиментальную песню о каких-то детях, которые возносятся на небо. «Крайне неудачный выбор», — подумала Анна-Мария, имея в виду детей, лежащих в постели, но именно это показалось всем остальным невероятно берущим за душу.