— Мне тоже. Однажды родители пришли ко мне с очередным предложением, и я им сказала, что я только причинила бы зло другому, если б вышла за него замуж тогда, как все мои чувства принадлежат тебе.

Доминик молчал, глядя на раскинувшуюся перед ними Зеландию.

— Что же нам делать, Виллему? — с трудом прошептал он.

Она вздохнула:

— А что будет, если мы уступим нашим родителям и все-таки сочетаемся браком с другими? — спросила она, желая испытать его.

— Нет! — воскликнул он так горячо, что она даже вздрогнула.

Глаза у него вспыхнули, и он шагнул к ней. Виллему отступила.

— Доминик, не подходи ко мне! У меня нет сил сопротивляться тебе, это будет гибельно для нас обоих.

Он овладел собой и отвернулся к стене.

— Ты не должна, Виллему… Не должна выходить замуж за другого. Я знаю, что не вправе этого требовать, но я не вынесу твоего замужества. Ревность — низкое чувство, однако оно неизменно сопутствует любви!

— Я бы чувствовала то же самое, если б ты женился на другой. Мне этого не пережить.

— Мне тоже. Я никогда не прикасался к тебе, Виллему, и видит Бог, мне трудно обуздывать свои чувства.

Что могла сказать на это Виллему? Она так хорошо его понимала! Ее била дрожь.

— Я все отдал бы за то, чтобы обнять тебя, — тихо сказал он. — Но когда я вспоминаю все, что мы сказали друг другу тогда на сеновале, все, о чем писали друг другу в письмах, я понимаю, что это невозможно. Я бы уже не смог выпустить тебя из своих объятий. Ты стала такая красивая. Теперь мне еще трудней отказываться от тебя.

— Не говори так, Доминик! Неужели мы и в самом деле должны отказаться друг от друга? Пусть я рожу ребенка, отмеченного проклятием Людей Льда, меня это не страшит. Я буду любить его, ведь это будет твой ребенок!

— Я тоже не боюсь этого, — взволнованно сказал Доминик. — Я был бы хорошим отцом нашему ребенку, каким бы он ни был. Но я не могу рисковать тобой, Виллему. А вдруг я окажусь причиной твоей смерти? Ты же знаешь, что наш с тобой ребенок либо родится уродом, злым и опасным для людей, либо ты умрешь во время родов. Мы не должны забывать об этом.

— Я готова пойти на риск ради хотя бы недолгого счастья с тобой, Доминик.

— Но я не готов. Ведь тогда мне придется жить без тебя, одному, со своим неизбывным горем и с ребенком, лишенным материнской ласки. Помнишь дядю Таральда, с ним случилось то же самое, и он этого не вынес. Он так никогда и не признал Колгрима. А ведь он даже не любил мать Колгрима, Сунниву. Что же тогда будет со мной? Нет, я слишком люблю тебя, чтобы рисковать твоей жизнью.

Виллему была растрогана.

— И ничьей другой? — она улыбнулась.

— И ничьей другой, — он тоже улыбнулся. — Виллему, я…

Снизу, со двора, кто-то крикнул:

— Виллему! Доминик! Где вы?

— Мать, — прошептал он, хотя снизу их все равно не могли слышать. — Она тревожится, беги вниз!

Он перегнулся через зубчатый бруствер и крикнул:

— Я здесь, матушка! Но я один, Виллему здесь нет!

Анетта подняла голову. Даже издалека было видно, что она испытала облегчение.

Виллему уже мчалась вниз по лестнице.

До Габриэльсхюса еще не дошли слухи о войне, и вся семья безмятежно радовалась долгожданной встрече.

Война оказалась для всех полной неожиданностью.

Датский флот с триумфом вернулся после битвы при Эланде и в сопровождении голландского флота подошел к Истаду в Сконе. Захватить город не представляло никакого труда.

Шведский король Карл, который со своим войском стоял в Мальме, ожидая удара со стороны Эресунда и в то же время готовясь сам захватить Зеландию, подобно тому, как ее захватил раньше его отец Карл X Густав, был как громом поражен. Он направил в Истад большой полк, чтобы остановить датчан, не подозревая, что датская армия готовится переправиться через Эресунд и высадиться возле Хельсингборга.

В Габриэльсхюсе начался переполох. К Тристану и Танкреду прибыл гонец с известием, что они должны тотчас присоединиться к армии в районе Дюрехавена. Доминик оказался в щекотливом положении.

Шведский курьер во вражеской стране! Анетта была в отчаянии и не знала, как они с Микаелом доберутся теперь до Стокгольма — ведь им предстояло пересечь местность, охваченную войной… А их бедный сын!..

Сесилия пришла в крайнее возбуждение. В поместье слишком давно не нарушалось мирное течение жизни. Все понимали, что истинный смысл происходящего не доходит до ее сознания, и что она не отдает себе отчета в том, что ее сын и внук отправились на войну, где им предстоит сражаться с Домиником, внуком Тарье Линда.

Норвежская ветвь семьи сохраняла относительное спокойствие. Их корабль должен был выйти из Копенгагена через неделю, но оставаться в Дании так долго они не могли. На другое утро в Норвегию отправлялась торговая шхуна, и они решили плыть на ней.

Наступило время прощания. Неожиданные события и страх его ускорили.

Хильда предложила Анетте и Микаелу поехать с ними в Норвегию, откуда им было бы легче перебраться в Швецию. Те с благодарностью приняли это приглашение.

Ирмелин наконец разрешили вернуться домой в Гростенсхольм, Хильда не могла больше обходиться без ее помощи. Ни Ирмелин, ни Никлас еще не были готовы к тому, чтобы жить по соседству и потому с них взяли слово избегать встреч друг с другом. Влюбленным сочувствовали, но и рисковать не хотели. Ирмелин же радовалась, что снова вернется домой.

Последнее, что видели норвежцы, покидая Габриэльсхюс, это фигуры двух женщин на крыльце. Старая, сгорбленная Сесилия долго махала им вслед. Рядом с ней застыла прямая, как свеча, Джессика.

Праздник кончился. Гости разъехались. Дочь Джессики навсегда покинула отчий дом. Муж и сын отправились на войну.

Виллему, которая до сих пор держалась стоически, неожиданно переполошила всех.

— Я даже не попрощалась с ним! — горько рыдала она, сидя в карете. — Он уехал прежде, чем я проснулась. Мы не успели и словом перемолвиться, а мне нужно было так много сказать ему!

— У тебя было довольно времени для разговоров, — сказала Габриэлла. — Успокойся, Виллему! Доминик поступил так ради вас обоих. Он сказал нам, что у него нет сил проститься с тобой.

«Он должен был обнять меня на прощание, — с отчаянием думала Виллему. — Я так ждала этой минуты, этого объятия, пусть даже самого короткого. Ни о чем другом я не просила. Но они отняли у меня и эту малость».

— Почему он не поехал через Норвегию, как все остальные? — сердито спросила она.

— Потому что в Швеции сейчас идет война, — терпеливо, как ребенку, объяснила мать. — Он королевский курьер, и у него важная миссия. Шведский король стоит сейчас со своей армией по другую сторону Эресунда. Доминику нечего делать в Норвегии.

— А как он переберется через Эресунд?

— Связь прервана еще не полностью. Он собирался заплатить какому-нибудь рыбаку, который переправил бы его как можно ближе к расположению шведов, а там он мог бы добраться до берега вплавь.

— Но это опасно! — воскликнула Виллему. — Ведь он может утонуть.

— Доминик хорошо плавает, — вмешался в разговор Калеб. — Курьер должен уметь все. Не тревожься за него, Доминик не пропадет.

— Какое безумие, — прошептала Виллему.

— Что именно?

— Война, конечно. Скандинавские страны должны дружить. Смотрите, как война разъединила наш род!

— Да, война всем в тягость, — согласился Калеб. — Во всем виновато это проклятое желание быть лучше других.

Всю дорогу до Копенгагена Виллему сидела как на иголках. Свое нетерпение она старалась передать лошадям. Неужели она не обладает силой внушения? Скорей, скорей, думала она. Может, он еще не покинул Копенгаген? Может, ждет меня у причала, чтобы проститься?

Ну скорее же, скорее…

Копенгаген напоминал большой муравейник. Кругом сновали люди, кто с узлами, кто с нагруженной доверху тележкой, — все спешили припрятать свое имущество понадежнее на случай, если в город войдут шведы. У всех еще было свежо в памяти нападение на Копенгаген, предпринятое Карлом X Густавом.