Хейке схватил руку Винги, лежащую у него на плече, и притянул ее к лицу. Бережно поцеловал.

— Не думаю, что он появится. Или она, ведь никто никогда не говорил, какого пола он может быть. Я думаю, что все это миф.

— Но мы не должны так думать!

Он вздохнул. Поездка утомила его, подавила.

— Дорогая моя Винга, со времени Тенгеля Доброго прошло почти 250 лет. И больше пятисот со времени Тенгеля Злого. Сколько же нам ждать? Как ты считаешь, долго ли еще Люди Льда будут жить с этим вечным проклятием? Сейчас нам более, чем когда-либо, нужен тот, кто сможет спасти нас. Потому что Тенгель Злой просыпается! На меня легла огромная ответственность, а я просто какой-то проклятый, вдобавок еще и неуверенный в себе. Тебе не кажется, что нет ничего удивительного в том, что я в отчаянии?

— Ты сегодня устал, Хейке. А завтра утром, когда зимнее солнце с трудом вскарабкается над горизонтом, ты будешь думать иначе.

— Может быть. Мы скоро будем на месте. Но моя совесть не совсем чиста — мы свалимся на голову маленькой Анне-Марии прямо накануне Рождества. Может, у нее даже нет возможности принять нас — вот какая проза, мы ведь ничего не знаем об этом Иттерхедене.

— Да уж, что-то мы все видим в черном свете сегодня вечером! Придется принимать вещи такими, какие они есть. Спать в собачьей конуре или что-то в этом роде. Но по тому, как ты встревожен, я понимаю, что надо торопиться. Мы же не можем поселиться где-то в удобной гостинице и сидеть ждать, правда? То есть, мы не можем ждать, когда кончится вся эта рождественская суматоха?

— Нет, мы должны прямо поехать к Анне-Марии, как бы не вовремя и не был наш приезд. Мы не можем терять время.

— Ты так уверен, что предостерегающие сигналы относятся к Анне-Марии? — спросила Винга.

— Нет, но она попросила меня о помощи. Правда, всего лишь о лекарстве для каких-то больных детей, но за этим может таиться что-то иное и более опасное. И я должен сделать ставку на нее. Предположить, что это она может нарушить покой Тенгеля Злого.

— Да, возможно, ты и прав. Но если кто-то попытался разбудить его, или всего лишь собирался это сделать, то наиболее естественно было бы предположить, что речь идет о проклятом?

— Но ведь мы решили, что в поколении Анны-Марии, Эскиля и Тулы нет никаких проклятых, — сказал Хейке и притянул Вингу к себе. — Проклятым в их поколении должен был стать тот ребенок, которого ждала Гуннила и которого она потеряла.

— Да. И слава богу! Ведь не все проклятые такие, как ты. Но давай-ка поспи, дружочек. Завтра нам опять предстоит утомительная дорога.

— А не пообедать ли нам сначала хорошенько, как следует? И как насчет стаканчика вина?

— Ну разумеется! Это мы заслужили, старая прилежная парочка!

— Да уж, старая, особенно ты! — рассмеялся Хейке и покрепче обнял ее.

Анна-Мария торопилась домой, к дому Клары. Когда она пробегала мимо дома кузнеца, ее кольнуло какое-то беспокойство. Почему лекарства из Норвегии все еще нет? Неужели дядя Хейке не получил ее письма? Или же ценная посылка пропала где-то по дороге? Каждый день она со страхом ждала возможного известия о том, что в доме Густава кто-то умер, каждый вечер она благодарила Бога за то, что малыши получили еще один день.

Да и что могли сделать для них лекарства? Ведь это именно Хейке вылечил адвоката Менгера и многих других легочных больных. А не она, не знавшая даже, как смешивать и давать лекарства. Что она воображала, и на что надеялась? Она могла лишь вызвать надежды, которые впоследствии также рассыпались бы в прах, и все могло оказаться еще хуже, чем раньше.

Она прошла мимо дома Севеда. Там теперь царило полное взаимопонимание. Анна-Мария опустила глаза на свои варежки и улыбнулась. Солнце вновь осветило этот дом лишь благодаря ее ничего не значащей реплике. И от этой мысли на душе у нее стало легче.

— Господи, — воскликнула Клара, когда она наконец добралась до дома. — Что произошло? У вас глаза так и сверкают!

Анна-Мария схватила тощую Клару за талию и закружила ее по комнате.

— Ох, я не знаю, Клара! Я просто так счастлива сегодня!

— Можно подумать, что хозяин посватался?

Глаза Анны-Марии тут же потемнели.

— Ой, нет, что это тебе пришло в голову? Клара взглянул на нее.

— Нет, эти сияющие глаза меня не проведут. Только мужчина может так зажечь женщину.

— Нет, я… — в замешательстве начала Анна-Мария. — Я просто… радовалась тому, что у Севеда и его жены теперь все хорошо.

— Не пытайтесь меня обмануть! Кто он?

Но Анна-Мария только снова рассмеялась. Она танцевала, кружилась и кружилась по комнате, подняв глаза к потолку и вытянув вперед руки. Она ничего не ответила.

Следующий день в школе выдался очень суматошным. После уроков пришли те, кто должен был принести елку, и Анна-Мария пожертвовала свой длинный красный шелковый шарф, чтобы хвоя выглядела по-рождественски празднично. И пока кто-то вешал пояс на елку, она попыталась еще раз порепетировать с детьми рождественскую пьесу. Бенгт-Эдвард по-прежнему представлял собой большую проблему. Как же сделать так, чтобы он стал посвободнее и поувереннее в себе? Если он сейчас так теряется, что же будет, когда в зале будет полным-полно зрителей?

Если кто-то теперь вообще придет. Когда Анна-Мария видела, насколько жалкой и сырой была вся пьеса вообще, она почти надеялась, что никто не придет.

Да нет, конечно, это было не так. У нее просто были дурные предчувствия.

Все просчеты и недостатки, которые только и могут быть в школьном спектакле, были сейчас налицо. Занавес (пара старых шерстяных одеял) не действовал. Ни один из костюмов не был еще готов, а то, что было, — было просто смешно. Начиная от бумажных корон трех мудрецов и кончая одеянием Иосифа, которое было просто куском старой овчины. Дети не говорили, а пищали, Бенгт-Эдвард двигался, как деревянный, у одного из ангелов постоянно падали крылья, они были похожи на качающуюся люльку… Все это выглядело совершенно безнадежно…

За что она взялась?

Вечером женщины собрались у дома Клары, чтобы отправиться вместе на хутор, где жила Лина Аксельсдаттер. Они пребывали в радостном возбуждении, шутили, и им было так хорошо, что Анна Мария забыла о своем мрачном настроении. Веселая стайка пустилась в путь по скалам.

«Во всяком случае, кое-что мне удалось, — подумала Анна-Мария. — Эти женщины, которые всегда были сами по себе и питались только сплетнями, стали подружками и могут теперь нормально общаться. Они с нетерпением ждут рождественского праздника, они говорят о рецептах и обсуждают, кто что принесет, в чем нести и подавать пироги и хлеб, и кофе, из чего пить и из чего есть. Они стали — как одно целое! И я дала им возможность достичь чего-то большего, нежели каждодневные заботы о хлебе насущном или медовые пироги по случаю какого-то праздника. Им придется показать, на что они способны на самом деле».

Как же здорово бывает иногда играть роль доброй феи! В последнее время женщины поодиночке часто забегали к Анне-Марии и, осторожно спрашивали, нельзя ли им заказать то или другое в лавке. У одной, например, мать во времена ее детства варила такие прекрасные тянучки, она все еще помнит рецепт, и было бы таким сюрпризом угостить на празднике всех тянучками. Правда, сахар такой дорогой… Еще одной хотелось бы немного миндаля для своих пирожных — невероятная роскошь. Одной девочке хотелось бы иметь более красивую обувь — она должна выступать, а сапоги с грубым кантом вряд ли будут хорошо сочетаться с одеянием ангела… Они заплатят позднее…

И Анна-Мария говорила «хорошо» и «пожалуйста», и «запишите это на мой счет!». Потому что они так извинялись и так стыдились своих просьб. Но она понимала, что означает для них получить то, о чем они даже и мечтать-то не смели. Конечно, она знала, что благодаря этому в их домах тоже появятся пироги к Рождеству, и кое-что другое, но она позволяла им это. И если бы она могла только их чем-то порадовать, ей было бы это приятно.